Князь и Жириновский

Князь и Жириновский Быль Со смертью Патриарха Алексия II в жизни у Князя начался новый этап скитаний. Правда, теперь уже не по миру, а по самой столице. Не один подмосковный храм сменил он за пару лет. И хотя работал по-прежнему добросовестно, практически без зарплаты, благодаря своему острому язычку и умению подмечать то, чего видеть простому смертному обычно не полагается, нигде надолго не задерживался. Романтический период постперестроечного духовного возрождения, начавшийся в России сразу за разрушением бывшего СССР, время, когда на московских улочках едва ли не в каждом небрежно одетом бородаче хотели видеть нового прозорливого старца или юродивого, несущего Правду Божью, кануло понемногу в Лету. Руины монастырей и храмов руками энтузиастов преобразились в дивные, будто только-только отстроенные обители и соборы, стены многих из них украсились новомодными фресками и иконами, у батюшек завелись двухэтажные дачки в районе МКАДа и новые иномарки, а вместо чаемых прозорливцев и бессребреников-юродивых стало модным теперь высматривать жертвователей да спонсоров. Одним словом, рубаха-парень, однажды решивший прожить всю жизнь, подражая Христу Спасителю, да так до седых волос и не поменявший имиджа, стал для московских батюшек подозрительнее сектанта, а его душевная неподкупность и искренняя любовь к правде и справедливости казались теперь зловещими признаками гордыни. — Да ты, брат, революционер! — частенько бросали Князю в лицо иные из видных церковных старост, с ловкостью братьев Кио ополовинивавшие зарплаты трудникам и рабочим. — Так в Псалтири же ясно сказано: «Горько будет в последний день тому, кто удерживает мзду наемничу»! — пробовал защищаться от них Писанием донельзя смущённый Князь. На что ему моментально с печальной улыбочкой возражали: — Нет в тебе, брат, смирения. Да и послушаньем что-то не шибко пахнет. А выше поста-то и молитвы — что?! Вот именно — послушание!!! Так что шёл бы ты, брат, отселя на все четыре стороны. Не развращай мне трудников. И Князь безропотно уходил, чтобы через недельку, а может быть, через месяц снова услышать из уст другого, не менее глубоко проникшего в суть явлений храмового начальника: — Да ты, брат, что Стенька Разин! Ступай-ка куда подальше. Иначе я на тебя казаков с нагайками натравлю! Узнаешь потом, где правда, а где только видимость правды Божьей. Так поменяв с пяток монастырей и храмов, Князь оказался среди зимы на положении самого разнесчастного и бестолкового из бомжей. Обращаться за помощью к духовному побратиму Крамеру ему до времени не хотелось, но и искать приюта в очередном подмосковном храме тоже душа противилась: должно быть, гордынька не позволяла? С тем и бродил он однажды вечером по занесённой снегом старомосковской улочке и всё приглядывался к столбам, не промелькнёт ли где объявление с приглашением на работу. Объявления попадались, да всё какие-то новомодные: там подыскивали провайдера для интернет-кафе, там сватали мерчандайзера в элитный отдел по сбыту; но вот грузчики или дворник никому, как на грех, не требовались. Совсем опечалился было Князь, пригорюнился не на шутку. Да тут у метро «Тургеневская», прямо на фоне стеклянной башни с вывеской «ЛУКОЙЛ», он увидел двух молодцов в жёлто-синих шарфах на шеях: они рассовывали прохожим бесплатные газетёнки. Причём, раздавали они свои тонюсенькие листочки с таким молодым азартом, так весело и задорно, что Князь поневоле решил взглянуть, а чему же они так радуются? Не спеша подступив к раздатчикам, Князь выхватил из руки одного из них подмокшую на пороше четвертушку обычной газеты «Правда». И при свете тусклого фонаря, раскачивавшегося над входом в стеклянный подвал метро, с трудом разобрал название: Орган Либерально-демократической партии России и фракции «Правда Жириновского». — Так вот же оно! — вдруг подумал Князь. — Бороться с несправедливостью в одиночестве невозможно! Нужна партия, крепкий и честный лидер, думающий о народе! Только так и никак иначе Правда Божья в этом мире всенепременно восторжествует! Окрылённый внезапно возникшей мыслью, он подступил к раздатчикам и деловито спросил у них: а где бы найти ему самого Владимира Вольфовича. — Да кто ж его знает, — бодро ответил один из них. — Мы можем лишь показать подвал, где выдают для раздачи его листовку. Может, оптовики подскажут, где можно самого Жирика отыскать. А заодно уж, если тебе его трёп так нравится, возьмёшь у них для раздачи упаковку-другую его байды. Рассуёшь экземпляров сто, на ужин подзаработаешь. А тысячу одолеешь, сможешь на эту ночь снять себе тёплое койко-место. Всё лучше, чем по холодной Москве болтаться да в размокшем картонном ящике с крысами куковать. С доводами газетчиков трудно было не согласиться. Поэтому Князь дождался, пока они рассуют прохожим последние экземпляры искомой «Правды…», и пошёл вместе с ними за новой порцией этой же газетёнки. Чавкая разодранными кроссовками по раскисшим от соли заснеженным полыньям, Князь, чтобы только прервать молчание, поинтересовался: — А если вы, скажем, наберёте газет побольше, а потом возьмёте да выбросите их в урну, вам что, тоже за них заплатят? — А как же! — с едкой иронией усмехнулся старший из молодцов. — Догонят и ещё заплатят! — А второй раз догонят и ещё дадут! — в тон ему проурчал товарищ, и оба газетных распространителя зло и рассерженно рассмеялись. Отсмеявшись, они объяснили Князю, что параллельно с набором распространителей оптовики собирают также команду тех, кто будет следить за ними. За каждую выброшенную газету из зарплаты распространителя вычтут потом двойную, а то и тройную стоимость одного экземпляра «Правды…». Таким образом, можно взять для раздачи хоть сто упаковок «Жириновки», но в результате ещё и остаться должным. А то и по уху схлопотать. — Мы поначалу тоже хотели проехать на дурачка, — объяснил Князю старший из молодцов, — набрали по стопке «Правды…» да и выбросили их на фиг. А через час-другой, когда пришли получать зарплату, там нас уже пасли. Трётся около кладовщицы такой вот, как ты, папаша да с мобильником, знай, играется. А как только приметил нас, тут же разулыбался да и сунул свою мобилу в руки раздатчице «Жириновки». Та подозвала двух бугаёв и только при них, родимых, наши фотки нам же и показала: вот, мол, как вы раздавать устали, а вот и тот самый мусорный ящик, куда вы газеты сунули. Признаться, мы так опешили, что даже не отпирались. Повинились и, понимая, что с нас, безусловно, вычтут стоимость каждой «Правды…», принесённой этим шакалом с мусорки, снова взялись за тот же промысел. А куда с голодухи денешься? Жирик хоть что-то платит. А другие, которые нам, лохам, золотые горы попервости обещают, поводят-поводят за нос, а в результате — шиш: всюду одно кидалово. Так что, два вечера натощак, с полпятого до восьми, раздавали мы эту хрень бесплатно, пока штраф свой не отбомбили, и только на третьи сутки нам начали выдавать зряплату. Поэтому ты, папаша, тоже не шибко-то увлекайся. Все мы, конечно — крутые парни, да и они ведь не дураки. Деньги за просто так никто никому не платят. Почему мы так стебаемся? Чтобы газету живее брали. За креатив, родной, бонусы начисляют! Тебе, кстати, тоже чего-нибудь придумать потом придётся. Иначе с голоду околеешь. Так вот, негромко переговариваясь, Князь и парочка пареньков дошли до сумрачного подъезда с единственной тусклой лампочкой, освещающей вход под лестницу в бетонный полуподвал. Почти всё пространство этого необъятного, едва-едва освещённого парою тусклых лампочек полуподвального помещения, от грязного пола до потолка было завалено кочанами мокрой гнилой капусты. И только в самом конце прохода, на расчищенной от капусты хорошо освещённой прожекторами приземистой спортплощадке рядышком с гирями и с блинами лежащей на тачке штанги высились три поддона с аккуратно сложенными на них упаковками «Правды Жириновского». Две пожилые женщины в подбитых овчиною безрукавках и один молодой мужчина в тёмно-бордовом ватнике деловито снимали с поддонов свёртки и, срывая с них плотную упаковочную бумагу, раздавали вновь подходящим распространителям, кому — только несколько экземпляров «Правды…», кому-то — с дюжину или с две, а кому-то, как, скажем, толстому мужику в тулупе, — увесистый, чуть меньше фабричной упаковки, заранее приготовленный чёрный пакет с газетами. При этом кладовщики всё время что-то записывали в огромный, в пятнах чернил, гроссбух и выдавали распространителям, естественно, очень разные — от нескольких сотен до пары тысяч — заработанные за день деньги. Когда Князь попросил у кладовщиков свести его с Жириновским, одна из работающих здесь женщин, не прекращая рассовывать газеты подступающим к ней газетчикам, спокойно и вежливо объяснила: — Мы не можем свести Вас с Владимиром Вольфовичем. Потому что сами не знаем, где он теперь находится. Но иногда с теми, кто лучше других справляется с раздачей его газеты, Владимир Вольфович встречается лично. Правда, бывает это довольно редко: раз или два в предвыборную кампанию. И, тем не менее, такие чудеса случаются. Хотите попробовать, берите газеты и приступайте к делу. Если у Вас получится, Жириновский сам потом Вас отыщет. А не получится, не взыщите, у Владимира Вольфовича и без Вас дел ведь невпроворот. Россию спасать, это Вам — не хухры-мухры. Подумал-подумал Князь, почесал свои сероватые, прикрытые лёгкою сединой залысины да и махнул рукой: — А, была не была. Где наша не пропадала! И, взяв огромную пачку газет под мышку, двинулся к выходу из подвала. — Э! А зачем же так много взял? — окликнула Князя дама-распространительница. — А если с раздачею не пойдёт?.. — Получится, — твёрдо отрезал Князь. — Мне нужно с Владимиром Вольфовичем повидаться. Очень! И, более не сказав ни слова, а лишь перекинув свёрток из одной подмышки под другую, двинулся дальше к выходу. Пожав узенькими плечами, кладовщица лишь кривенько усмехнулась и, кивком головы указав на Князя, приказала старшему из парней, приведших его на склад: — Сходи за ним, поснимай, — сунула парню старенький, со встроенной фотовспышкой, сотовый. — Да газетки потом не забудь после него раздать. А я за них премию тебе выпишу. — Хоккей! — радостно выкрикнул паренёк и бросился вслед за Князем; тогда как его товарищ, принимая от кладовщицы огромный пакет с газетами, завистливо посмотрел убегающему вдогонку. — Чудак-человек, — подытожила кладовщица. — Ему надо, значит, получится. Во, логика! Обалдеть! — Колхозник, — заискивающе взглянул ей в глаза молоденький паренёк-раздатчик: — Ничего, малость обтешется, поумнеет! А между тем, прямо у входа в метро «Тургеневская», вытащив из пакета первую газетёнку и незаметно перекрестившись, Князь гулко воззвал к прохожим: — Товарищи! Господа! Братья и сёстры! Россия гибнет! Поля не паханы, заводы разрушены, русский народ спивается и вымирает от безнадёги! По миллиону в год теряем мы без войны! Вдумайтесь в эту цифру. И если вы понимаете, чем это может кончиться, то вам уже не захочется отдыха на Мальдивах. По мере того, как он извергал из себя слова и каждое, как булыжник, с мясом выкорчеванный из сердца, гулко разило толпу, снующую в переходе, некоторые из тех, кто пробегал мимо Князя вверх или вниз по бетонной лестнице, принялись озираться и прислушиваться к оратору. Так что уже через полчаса, невзирая на общую суету и слякотность, в тёмном сыром тоннеле вокруг Князя образовалась небольшая толпа народа, которая с интересом прислушивалась к нему и, соглашаясь со всем, кивала. Когда же Князь, наконец, умолк и, оглядевшись по сторонам, потянулся к стопе с газетами, к нему из сумрака протянулась чья-то довольно крупная, влажная от дождя рука. Удивлённо взглянув на руку, Князь сунул в неё газету. А как только рука отпрянула, из темноты протянулась к Князю уже небольшая, женская, блестящая талым снежком рука. Прижатый толпою к стене тоннеля, Князь едва успевал рассовывать газеты в тянущиеся к нему руки, когда сиплый мужской недовольный бас раздражённо и сдержанно прохрипел: — Больше одной газеты в одни руки не давать! Но вот, наконец, и последняя газетёнка была выхвачена у Князя чьей-то довольно цепкой дрожащею пятерней, и тогда наблюдавший за ним из темени бывший газетный распространитель, посланный проследить за Князем, незаметно приблизившись к новичку, тихо, с едва скрываемой завистью, процедил сквозь зубы: — Ладно. Попытаюсь тебе помочь. Подходи завтра к шести вечера в капустный полуподвал. Я с Жириком созвонюсь. Авось, он с тобой и встретится. Естественно, к шести вечера следующего дня никакой Жирик на встречу с Князем не пришёл. Не появился он и на второй, и на третий вечер к пункту раздачи своей газеты. И только уже к концу более чем двухмесячной предвыборной кампании, когда Князь стал одним из главных газетных распространителей на своём участке, а слух о его зажигательных выступлениях докатился до самой Госдумы, к дорожному переходу возле метро «Тургеневская» на новеньком чёрном «Лексусе» подкатил наконец-то и сам многолетний бессменный лидер ЛДПР Владимир Вольфович Жириновский. Сквозь плотные ряды слушателей он с трудом протолкался к Князю, как всегда, ораторствовавшему на лестнице, и как только тот, завершив свой спич, принялся раздавать газеты, спросил у него с досадой: — Ну, и чего тебе? Только давай быстрее. У меня на тебя только минута времени. — Владимир Вольфович, — обалдел на секунду Князь. — Вы?.. — Я, я, — с нетерпением выдохнул Жириновский и, помогая Князю рассовывать в руки своим поклонникам шуршащие на ветру газеты, поторопил бомжеватого Златоуста: — Чего искал-то?! — У Вас тут на обратной стороне газеты написано: «Россия для русских», — наконец-то нашёлся Князь. — А должно быть: «Россия для тех, кто любит Россию». Иначе нам родину не поднять! Запад задавит массовостью! — Много ты понимаешь, — с лёгким превосходством усмехнулся Владимир Вольфович и, замечая, с каким вниманием слушает их толпа, сгрудившаяся на лестнице, со свойственным ему пафосом и нахрапом, приосанившись, заявил: — Но я готов с тобою поспорить! И для начала предлагаю выступить тебе в Думе. Пусть знают, что народ о них, слугах народных, думает. Не побоишься?! — Нет! — твёрдо ответил Князь. — Отлично, — взглянув на золотые наручные часы, улыбнулся Владимир Вольфович и протянул на прощание Князю руку. — Приходи завтра к двенадцати к центральному входу в Думу. Только не опаздывать! Да, кстати, как там тебя зовут? Надо будет оформить пропуск, — вынул он из кармана пальто электронную записную книжку. — Виктор Яковлевич Крылов, — чинно ответил Князь и тихо добавил: — Князь. — А паспорт, ваше сиятельство, надеюсь, у вас в порядке? — насторожился Владимир Вольфович. — В смысле? — не понял Князь. — Ну, гражданство у тебя российское? Или ты князь лапландский? А, может, и караим? — Русский я! — резко ответил Князь. — По паспорту я чуваш, но по душе я — русский, — полез он в карман за паспортом. — Верю, — накрыл его руку Владимир Вольфович и, направляясь уже к машине, кивком головы указал на паспорт, вынутый Князем из бокового кармана курточки. — Не забудь прихватить с собой. А то без него не пропустят. Бюрократизм кругом! — отрезал уже для толпы народа, с восхищением созерцавшей настоящего Жириновского, и, кутаясь в пальто с поднятым воротником, поспешил удалиться в «Лексус». — До завтра. И не опаздывать! А не то разжалую в камергеры! На следующее утро, ровно за полчаса до назначенной ему Жириновским встречи, по раскисшим от талого снега лужам Князь подошёл к высотному зданию на стыке двух самых центральных Московских улиц — Охотного Ряда и Тверской. Приближаясь к центральному входу в многоэтажку с огромной светящейся надписью над подъездом: «Госдума», Князь чинно перекрестился. И, поравнявшись с будочкой полицейского, обратился к застывшему близ неё сержанту: — Меня Виктор Яковлевич Крылов зовут. Тут должен быть где-то пропуск. Как ни странно, но Князя, действительно, уже ждали. Щеголеватый сержант полиции, быстро проверив потрёпанный Князев паспорт, перед тем как открыть небольшой шлагбаум, выкрашенный под зебру, вежливо объяснил: — Первая дверь направо. Сразу у входа надо будет зарегистрироваться. Получите пропуск, и — к вертушке. Привратники Вам подскажут. И действительно, уже через две минуты, зарегистрировавшись в одном из множества бронированных окошек, выходящих в фойе приёмной, Князь предъявил выданный ему пропуск одному из двух бритых мужчин в костюмах и в белых рубашках с галстуком, замерших у вертушки. Мужчина, мельком взглянув на пропуск, пропустил Князя через вертушку. И тот, оказавшись в огромном, отделанном паросским мрамором зале, слегка ошалев от роскоши, настороженно огляделся. Всюду, куда ни глянь, из белизны высокого квадратного потолка, как сосульки, свисали пирамидальные, из хрусталя и металла, люстры. Они отражались во множестве развешенных по квадрату фойе зеркал. Кроме люстр и такого же беломраморного, как стены и потолок, пола, в зеркалах отражались ещё ковры да несколько человек, неспешно прохаживающихся по ним. Один из этих вот отражённых в десятках зеркал пареньков в костюме, мягко подкравшись к Князю, поинтересовался: — Простите, Вы, случайно, не князь Крылов? — Ага, — улыбнулся Князь. — А как ты меня узнал? — Да уж… узнал, — улыбнулся в ответ парнишка и жестом пригласил Князя проследовать за собой: — Пойдёмте. Вас уже ждут. Прыгающей походкой кузнечика с нарушенной координацией движения паренёк провёл за собою Князя по широким мраморным переходам и таким же широким гранитным лестницам на третий этаж дворца. В царстве стерильности и покоя, где практически все прохожие были одеты в едином стиле: в деловые костюмы с галстуками или, изредка, в китель с планками, Князь в своей мятой спортивной курточке и в спортивных штанах с лампасами выглядел несколько диковато. Его пару недель не бритое обветрившееся лицо в сочетании с добродушным, слегка обалдевшим взглядом так разительно отличалось от холёных лиц думцев, что тот же Владимир Вольфович, встретившись с Князем в своём огромном, заваленном всякой всячиной кабинете, только и смог что крякнуть: — О! Да ты и взаправду князь! Такой правду-матку в мордасы врежет. И, учти, если что-то пойдёт не так, я тебя защищу. Оттянув узел галстука, Жириновский на миг задумался, после чего, решительно посмотрев на свои швейцарские наручные часы, сказал: - Ну, всё. Нам пора на рубку. Я в двух словах открою. И тут же передам слово тебе. Надеюсь, не подкачаешь? Князь лишь потряс в ответ лысоватою головой. И тогда, выводя его в такую же необъятную, как и только что ими покинутый кабинет, приёмную, Жириновский спросил у Князя: — Говорят, ты в прошлом боксёром был? — Да кем я только не был! — раздухарился на секунду Князь, на что Жириновский, шагая с ним рядом по длинному широкому светлому коридору, тихо и сдержанно подытожил: — Вот за всю свою жизнь собачью собери себя в рог и бей! В сравнительно небольшом, веерообразном зале собралось совсем немного народа: человек пятьдесят мужчин в строгих костюмах и в белых рубашках с галстуками да семь или восемь женщин в скромных, палевых оттенков, жакетах и твидовых пиджаках. Стремительно появляясь из-за высокой дубовой двери, Жириновский рассеянно улыбнулся всем и, сбрасывая пальто прямо на руки Князю, тихо шепнул ему: — Брось где-нибудь и присядь пока, сейчас я тебя представлю. Безропотно повинуясь, Князь бросил пальто на спинку ближайшего к себе кресла и опустился рядом на обитое красным бархатом, мягко прогнувшееся под ним сидение. Тем временем Жириновский, оставшись в одной толстовке и в белых холщовых брюках, повернулся лицом к седовласой даме, одиноко сидевшей за длинным столом президиума сразу же за трибуной, и попросил её: — Анна Васильевна, начинаем. Женщина бодро встала и, призвав всех присутствующих к порядку, предоставила слово Владимиру Вольфовичу. Жириновский привычно взошёл на подиум и объявил с трибуны: — Итак, господа либеральные демократы, сегодня мы собрались всего лишь по одному вопросу: что вы собираетесь делать после того, как я опочию? В зале зашевелились. С разных мест послышались замечания: — Ну, что Вы, Владимир Вольфович, живите, как можно дольше! — Мы все Вам только добра желаем! — Да это понятно, — отмахнулся Владимир Вольфович. — Ещё б вам мне зла желать? Один ведь за всех тяну! Только дело ведь не во мне, а в вас! Что вы собираетесь делать, когда я откину когти? Чем, если что, займётесь? В Думу вас больше не изберут. Работать вы разучились. Денежки быстренько разойдутся. Ну, и чего: в бомжи? В зале повисло тягостное молчание. Выдержав паузу, Жириновский с видом русского Муссолини, приподняв вверх нижнюю губу и подбородок, продолжил: — Так вот, чтобы вы слишком не воспаряли, я пригласил к нам на заседание самого заурядного представителя от народа. Послушайте, господа, что о вас народ думает. Виктор Яковлевич, прошу! И Владимир Вольфович, уступив на трибуне место «самому заурядному представителю от народа», торжественно удалился в зал. Князь встал и прошёл к трибуне. Подтянув на виду у всех свои старые спортивные шаровары с генеральскими лампасами, он спокойно перекрестился и, помолчав, сказал: — Сельское хозяйство вы разорили. Заводы остановили. Медицину почти угробили. И это по-вашему — перестройка?! Да за такие, извините меня, реформы царь Иван Васильевич Грозный своих бояр на кол бы пересажал. И прав бы был. Русский народ его с радостью б поддержал. Боюсь, что и вы, господа-товарищи, если не образумитесь, вскоре того ж дождётесь! Думцы зашевелись. С насторожённостью поглядывая то на странного лопоухого «представителя народа», то на спокойно слушающего его, явно довольного Жириновского, женщины и мужчины начали переглядываться, перешёптываться, поскрипывая пружинами мягких кресел. Так что вскоре уже не один лишь Владимир Вольфович, но и все остальные думцы принялись слушать Князя, что называется, затаив дыхание. Между тем, оглядев присутствующих своим кротким, слегка мутноватым взглядом, Князь, помолчав, продолжил: — Покайтесь, пока не поздно! И начинайте думать, а не дворцы на Рублёвке строить да иномарочки покупать. Надоела народу такая власть! Сталина люди жаждут! И они своего добьются! Говорите, себе на голову? Ну, так и хрен с ним. Нам к ГУЛАГам не привыкать! Зато и вы там все передохнете! А это народу в радость! Так на глазах у всех из плюгавого и потешного московского маргинала Князь постепенно преобразился во взаправдашнего оратора, в настоящего, неподдельного народного трибуна. Уже не обращая внимания на притихших в амфитеатре думцев, он принялся, как всегда, извергать из себя слова: говорил, практически не раздумывая — что приходило в голову, то он и исторгал. Рассказал про аборты и про разводы, и про то, как развращает нас современное телевидение. От телевидения перешёл к всевластию Золотого тельца — Мамоны, истинного кумира послесоветского человека. И на примерах своих знакомых убедительно доказал, как оно разрушает всё: производство, семью, сердца уверовавших в него людей. Минут двадцать, а то и больше вещал Князь с трибуны в зал. А когда он, закончив свой монолог, угрюмо взглянул пред собою в партер, то от представшей ему картины Князь даже рот разинул. Дело в том, что сидящий напротив Князя усатый седой старик в чёрном, как смоль, капитанском кителе с золотою звездой Героя России и с орденскими планками во всю грудь — он строго и даже несколько неприязненно слушал до этого речь оратора — вдруг смахнул набежавшую на глаза слезу и первым, привстав, захлопал. За ним зарукоплескала дама, сидевшая на галёрке. А уже через миг-другой, дружно вставая с кресел, громко и продолжительно зааплодировали и все остальные думцы. В тот же вечер в фойе Госдумы, окружённый толпой Князь, вращая туда-сюда лопоухою головой, с обалдело-придурковатым видом искренне пробовал вслушаться в наставления теребивших его партийцев. До его помутившегося от счастья растревоженного сознания сразу со всех сторон долетали обрывки фраз. — Ну, наконец-то, Владимир Вольфович! — шептала одна из женщин застывшему рядом с Князем донельзя довольному Жириновскому. — Теперь наша партия спасена! С таким альтер эго Вы можете спать спокойно! Да, он оттянет от Вас, наверное, часть вашего электората; но зато партия от этого только выиграет. А в это же время с другой стороны от Князя прямо ему в ухо дышал перегаром и запахом чеснока щупленький человечек в мятом костюме и в грязной сорочке с галстуком: — Так Вы, значит, князь Крылов?! Рад познакомиться, будущий царь, Константин Кириллыч! Ну, наконец-то наши православно-монархические ряды пополнились истинным Златоустом! В другое же ухо Князю бухтел тот самый усач, старик в чёрном капитанском кителе с золотою звездой Героя России и орденскими колодками во всю грудь, который первым из депутатов встретил Князево выступление шлепками аплодисментов: — Теперь главное — не спеши! Я вон, дурак с Крайнего Севера, погнался за комнаткой в коммуналке! А в результате — что? С золотою звездой Героя России только и смог что в помощники депутата выбиться! Так что ты уж, родной, не сразу ложись под Жирика. Малость и покобенься! Уважать только больше будут. — Как Вы можете… — уважительно возмутился Князь. — Вы же Герой России! Родина гибнет, а Вы такое… — Вот на этом ты, брат, и стой! — успокоил его герой. — Не могу, мол, молчать, и баста. Россиею торговать не буду! И никому теперь не позволю! Кстати, за этот вот праведный гнев здесь больше всего приплачивают. Когда торжества по случаю принятия в Партию «нового дарования» наконец-то были завершены и Князь остался наедине в кабинете с Владимиром Вольфовичем, Жириновский, достав из шкафчика бутылку с армянским «Ноем» и две хрустальные рюмки, наполняя их коньяком, сказал: — Ну, вот, Витя, мы тебя и проверили. Раз наши ребята приняли, значит и остальные примут. Завтра зайдёшь к моей секретарше, она выпишет тебе постоянный пропуск, и начинаем действовать. Потрись пока тут, послушай, что говорят другие, а послезавтра на теледебатах с дядюшкой Зю мы тебя и окрестим. Быть тебе, Витя, публичным мэном! Вот за это давай и выпьем! Чокаясь рюмкой о рюмку Владимир Вольфовича, Князь ни с того ни с сего вдруг брякнул: — Ну, а когда же Россию спасать начнём? — Россию, — пригубил из рюмки Владимир Вольфович и попытался перескочить на другую тему. — Прекрасный коньяк. Попробуй. Настоящий, армянский, не тот, поддельный, который в бутиках продают. Мне его мой армянский партнёр по бизнесу прямо из Еревана выслал. Только не сразу всю рюмку выдуй. Сперва погоняй по нёбу, горло пополощи. Ну, как букет, ощущаешь? Князь промычал нечто нечленораздельное да и снова перескочил на основную тему: — Ну, а Россия как же?! Когда станем спасать её?! — Видишь ли, Князь, — хлопнув рюмочку коньяку и наполняя её вторично, начал Владимир Вольфович: — Здесь — Дума. Мы только законы пишем. А спасают Россию там, — указал он пальцем под потолок. — Ну, так давайте такие законы пропишем им, чтоб они поневоле начали развивать промышленность, вкладывать деньги в образование, медицину, в сельское хозяйство… — Стоп, стоп, стоп, — прервал Князя Владимир Вольфович. — Это ты у себя в бомжатнике будешь вкладывать свои денежки, когда они у тебя появятся, куда там тебе приспичит. А здесь, наверху, тысячи, миллионы связей. Одну какую-то оборви, и вся экономика враз рассыплется. Так что спасать Россию мы будем лишь на словах. За это нам, кстати, и деньги платят. Громи всех, Витёк, бичуй. Но и шибко не зарывайся. Когда время голосовать придёт, нажмёшь, дорогой, ту кнопочку, какую я тебе укажу. Да и мне, чтоб ты знал, оттуда, — вновь указал он пальцем под потолок, — заранее всё указывают. — И что, никакой свободы? — удивлённо воскликнул Князь. — Свобода, как сказал ещё дедушка Ленин, есть осознанная необходимость, — спокойно отрезал Владимир Вольфович и, достав носовой платок и высморкавшись, продолжил: — Нет, если ты вдруг задумаешь бизнес какой-нибудь замутить или квартирку себе прикупишь, это не возбраняется. Тут ты вполне свободен. Но, чтобы закон какой мимо Кремля принять, то тут уже мы с тобой, как удачно заметил наш Президент, «рабы на галерах». Понял? — Э, нет! Мы так не договаривались, — вдруг отмахнулся Князь и, повернувшись лицом к двери, поковылял, втянув в плечи стриженую ёжиком голову, к выходу из кабинета. — Я думал, вы тут с мамоной боретесь. А у вас — какой-то театр дешёвенький. — Да нет, Витёк, не дешёвенький! — зарычал Жириновский ему вдогонку. — Весьма дорогой театр! И как только Князь тупо остановился, Жириновский, стремительно подступив к нему, рассерженно объяснил: — Со всей России в Думу самых талантливых клоунов собирают. Тех, у кого от Бога сердце болит за Родину. А потом помаленьку да полегоньку обтёсывают в горниле. И на выходе получаются такие, как мы с тобой. Ты думаешь, почему тебе сегодня так аплодировали?! Да потому, Витёк, что все мы когда-то такими были: горячими, неподкупными, за Россию в огонь и в воду! А нам умные дяди и тётеньки с логарифмическими линейками объяснили, что Россия-то начинается с нас самих. Да с наших семей голодных. Вот накормите их для начала, тем и поможете всей России. Помнишь, небось, даже в Евангелие говорится: «Кто не любит своих домашних, тот хуже неверного». Так что, давай, Витёк, вернёмся обратно, к «Ною», да начнём потихоньку твой личный Ковчег раскручивать. Жириновский взял Князя под локоток и хотел уже вместе вернуться к столу с рюмашками и с поллитровкой «Ноя», как Князь вдруг, отдёрнув руку, пряча глаза, сказал: — Не забывайте, что я — детдомовец. И для меня семья — это вся Россия, разом. И он снова закосолапил к закрытой двери в приёмную. — Дурак! — долетело ему вдогонку. — Ну, и что ты кому докажешь?! Да никому же и — ничего! Просто жизнь свою под откос пустил. И тысячу раз потом пожалеешь об этой дури. Только ведь поздно будет! Подумай, Витёк! Пошевели мозгами, если они у тебя имеются! И завтра с утра приходи за пропуском. Хлопнула дверь, простучали в приёмной Владимира Вольфовича удаляющиеся шаги, и Жириновский, достав из шкафчика пустой гранёный стакан-лафитник, наполнил его по ободок дорогим эксклюзивным «Ноем» и одним махом выпил всё содержимое без остатка.