Песнь о битве при Великой Камышевахе

ПЕСНЬ О БИТВЕ ПРИ ВЕЛИКОЙ КАМЫШЕВАХЕ (почти народный эпос) Третий месяц мы стоим у стен Великой Камышевахи и пытаемся взять её. Городской гарнизон – ничтожен: несколько дюжин полураздетых, плохо обученных голодранцев с кольями вместо пик и с камнями взамен винтовок и арбалетов. Конечно же, очень скоро мы их доблестно одолеем. Мы ведь обученные солдаты его величества, Вивикананды Третьего, профессионалы-воины, вооруженные самыми современными в мире крючьями, верёвками и таранами для осады и штурма стен. К тому же, за нами Правда! Мы воюем ведь не с народом Великой Камышевахи, что было бы просто дикостью; мы освобождаем мир от самой мерзкой и ядовитой ереси, поразившей сознание великокамышевахцев, от смрада псевдоучения, нагло и недвусмысленно утверждающего, что мы – это, якобы, они; а они, в свою очередь, это мы. Каково искушение для солдата, привыкшего к простоте понятий? Не знаю, как Вам, дорогой читатель, но для нашего брата воина муть в головах и в сердце страшнее пленения или смерти. Ибо тот, кто не знает, где истина, а где ложь, и на чьей стороне он борется, в лучшем случае – просто головорез, бандит без совести и без чести. В худшем же – сумасшедший, с которым надо не воевать, а, изолировав от людей, попробовать излечить в дурдоме. Мы самые близкие из соседей Великой Камышевахи. Чтобы не впасть в их немощь, а там и не заразить тою же порчей всех прочих единоземельцев, мы просто были вынуждены блокировать их столицу со всех четырёх сторон и вот уже третий месяц то словесным мытьём, то стенобитным катаньем пробуем убедить несчастных в том, что они – это только они и есть; а мы – это мы, и – баста! К сожалению, здешние горожане слишком тупы, упрямы и совершенно не образованы. Ни стрелы с горящими наконечниками, тут и там зажигающие их хаты, ни голод, ранения и чесотка, покрывшая их тела в результате нехватки воды и мыла, не отрезвляют клятых. Они продолжают упорствовать в своей ереси; и вместо всеобщего покаяния льют нам со стен на головы смердящую жижицу из фекалий и добиваю раненных в топких рвах кусками гниющей плоти умерших с голоду пацанов и женщин. И при эдаком вопиющем, варварском отношению к телам своих мертвых родичей, именно нас, водворителей правды Божией, а не их, исказителей этой Правды, все окружающие народы почему-то признали варварами. Тут уж одно из двух, либо вся ойкумена сошла с ума, либо её поразила ересь Великой Камышевахи. Впрочем, это не мудрено. Дело в том, что народ Великой Камышевахи ещё издревле, наряду с пшеницей, свеклой, картофелем и подсолнухом, засевал свои огороды гектарами конопли и красного опиумного мака. Из конопли они делали утеплители; сучили верёвки, канаты, ленточки; вязали носки, свитера, жилеты, перчатки, варежки, гольфы, шапки. На поля же и на луга красного опиумного мака великокамышевахцы любили веснами любоваться, а по осени и зимой начиняли его зерном сдобные пирожки и булочки. Однако совсем недавно их соседи по дальним буграм и выпасам научили несчастных из конопли и мака варить опиумные зелья и наркотические напитки. С тех пор всё и началось. Вдоволь напившись и налакавшись наркотического дурмана, обитатели Великой Камышевахи перепутали день с ночью, воскресные дни с рабочими, историю с грустной песней и, наконец, докатились до тех столпов, за которыми начинается уже не реальная жизнь, а тихое, беспробудное помешательство. Для начала Великокамышевахцы уверовали, к примеру, в то, что, кроме них, на нашей планете не существует совсем никаких народов. Они даже глобус такой вот выпустили, на котором кроме Великой Камышевахи да обтекающего её всемирного океана нет ничего живого. Правда, соседи по дальним буграм и выпасам пригрозили зарвавшимся наркоманам большой истребительною войной. И тогда отупевшие от наркотиков «великие пупы мира», - именно так они сами себя назвали, - решили ответить не покаянием, но очередной несусветной глупостью. Для порядка признав себя не достаточно образованными географами, которых-де обманули лукавые мудрецы-соседи, они всю ответственность за создание Великого камышевахского глобуса возложили на нас, своих земляков и единоболотцев. С тех пор во всех своих государственных документах они стали именовать себя нашим именем, нас же принялись называть народом Великой Камышевахи. На подобную наглость, вполне естественно, мы просто были вынуждены как-то отреагировать. Но так как все наши запросы к ним Великие Камышевахцы бесстыже пересылали обратно к нам же, как, по их мнению, к носителям именно этого народообразующего имени, - то нам ничего другого не оставалось, как объявить им полномасштабную народно-освободительную войну. Вы спросите, почему вдруг народно-освободительную? Отвечаю: мы воюем за сохранение своего доброго родового имени. Мы народ древний, боголюбивый, славный и победительный. И нам ни чужой истории, ни Великих Камышевахских побед не надо! Мы хотим сохранить то имя, с каким мы вошли в историю; то есть, мы хотим отстоять себя, как отдельный народ в семье самых разных земных народов. Вот почему войну с народом Великой Камышевахи мы и назвали народно-освободительной. Освободительной – от двусмысленности и от претензий на перемену нашей истории и культуры. С первых же дней войны, когда мы пошли на приступ Великой Камышевахи, случилось довольно странное и неожиданное событие: окружавшие нас народы, в упор не заметив подменных мин в поступках народа Великой Камышевахи, всю ответственность за развязывание военных действий возложили исключительно на… нашу генную вздорность и агрессивность. По этому поводу могу высказать только одно разумное предположение: скорее всего, все народы нашего региона, параллельно с народом Великой Камышевахи, перешли на употребление красного опиумного мака и многократно усиливающей его наркотическое воздействие сухой конопляной шалы. Отсюда и нестыковка со всеми нашими трезвыми доводами и понятиями; и из сего же сумрачного источника проистекает, вполне естественно, такая любовь к строптивцам, замутняющих суть вещей. Иной причины для подобного передергивания понятий я просто не нахожу. Итак, мы пошли на приступ Великой Камышевахи вечером с пятницы на субботу. И при этом, прошу заметить, войны им не объявляли. Мы надеялись припугнуть зарвавшихся земляков и думали, что они, увидев наши доблестные когорты под стенами столь любимого ими града, тут же придут в себя и откажутся от своих нелепых и оскорбительных для нас претензий. Однако мы глубоко ошиблись. Разнузданные оборвыши, наглотавшись соломки с маком, настолько осатанели от полной внутренней безответственности – последствий воздействия на их ум многолетнего наркотического дурмана, - что не только не вняли нашим мирным увещеваниям, но и посмели взяться за колья и каменюки. Причем в этом диком и заведомо проигрышном для них сражении обитателей Великой Камышевахи по непонятным для нас причинам поддержали вдруг все окружающие нас народы. Исподтишка, скорее всего, из зависти к нашей славной истории и культуре, они стали подзуживать Великих Камышевахцев стоять на своих позициях до последнего велико-камышевахца, а при этом через спец.почту принялись высылать строптивцам дреколье и каменюки. На наши же доблестные войска изо всех окружающих нас заборов они стали разбрызгивать из брандспойтов психоделические помои. Ошалев от подобного вероломства, мы вначале, вполне естественно, немного подрастерялись. И попробовали по-дружески растолковать соседям проводимую нами линию. Однако, вперевшись в глухую стену коллективного неприятия наших разумных доводов, мы вскорости замолчали и, положась на Бога, да на свой внутренний толк и силы, в одиночку возобновили приостановленный ненадолго штурм. И тут начало такое, отчего мы мгновенно пришли в смущение и едва ли не прекратили вынужденную осаду. Всякий раз, когда мы бросались на штурм Великой Камышевахи, противник со стен и башен вдруг начинал кричать: - Да здравствует гарнизон Малой Камышевахи! Да сгинут безумцы Великой Камышевахи! Слыша подобные восклицания, и от кого? - от самих защитников Великой Камышевахи(!) - мы, естественно, замирали, с надеждой и с удивлением вглядываясь в бойницы: а не наши ли это доблестные товарищи, взяв город с какой-нибудь иной стороны, подают нам теперь со стен свойственные нам кличи? И именно в этот миг полной нашей незащищенности, практически изо всех щелей, коварные осажденные начинали выплескивать нам на головы бочки с кипящим маком, после чего присыпали нас толокном из конопляной крошки. Стыд за свою доверчивость, боль от ожогов и слепота, поражавшая нас парами наркотического дурмана, помрачали наше сознание. И мы, уже толком не понимая, где мы и кто мы на самом деле, с криками: - Да сгинут безумцы Великой Камышевахи! – принимались… рубить друг друга. После нескольких таких приступов, искромсав чуть не треть своего же войска, мы догадались, в конце концов, затыкать себе уши перед атакой глиняными берушами. Правда, тут, оказавшись в глухом безмолвии, в котором был слышен лишь сиплый хрип нашего собственного дыхания, да рокот ударов сердца, мы и вовсе вдруг испытали нечто малоприятное. Мало того, что в глубокую тишину с учащенным сердцебиением то и дело начали проникать обрывки каких-то мыслей; для солдат, да ещё в бою, это помеха довольно сильная: мысли мешают сосредоточиться и сделать прицельный выстрел. Но и это - куда не шло. Самое неприятное заключалось в том, что приходилось сражаться с недругом без постоянных бодрящих окриков и укрепляющих дух приказов. Ни «ура» тебе, ни «вперёд, за…» дело, всех нас, воинов, единящее и сплавляющее в единую всёсокрушающую дружину, - теперь и в помине не было. Так что каждый из нас в отдельности оказался практически в одиночестве против огромной силищи – объединенного ворожбою своих волхвов гарнизона Великой Камышевахи. И мы уже без задора, а с липкой оглядкой на командиров, больше думали ни о том, как бы нам победить врага, а исключительно лишь о том, как бы нам побыстрей закончить сие сражение. Когда же, боясь получить по шее от бегущего рядом прапорщика, некоторые из нас всё-таки дорывались до поединка с недругом, внутри у каждого ополченца вместо ненависти и злобы, столь помогавшим при штурме ранее, вдруг проносилась шальная мысль: так это же мой земляк, вчерашний собрат по выпивке, Колька, Серёжка, Фёдька! И мы, естественно, притухали ещё до встречи с недругом врукопашную. Ну, и совсем уж нам стало невыносимо, когда мы вдруг осознали, что сразу же после гибели поверженного врага, рядом с тобою, в каком-нибудь полуметре, тотчас же падал и твой отец, деверь, сынишка, брат. Убивая защитников Великой Камышевахи, мы и сами помалу таяли. И так вот, к третьему месяцу штурма города, когда я, наконец, прорвался сквозь дымный пролом в стене на прясла Великой Камышевахи, передо мною, из сумрака в щебень разбитой башни, возник вдруг всего лишь один несчастный, вымотанный донельзя Великий Камышевашец. Несколько раз, присматриваясь друг к другу, мы обошли по кругу разделявшую нас мортиру. Я увидел его глаза: два серых, в овальном кольце пыли, до боли знакомые мне зрачка; тяжелые, с трудом поднимающиеся над ними веки. Я сделал шажок чуть в сторону, и враг мой в точности повторил простенький мой маневр. Я занес руку с мечом за голову, и уставший смертельно враг сделал практически тоже самое. В эту секунду плотные серые облака, окутавшие развалины Великой Камышевахи, на долю мгновения разошлись; и оба мы, медленно проходя вдоль дымящейся за спиною башни, вдруг увидели яркий косой зигзаг трещинки зеркала между нами. Мы оба одновременно остановились и, мало-помалу осознавая, что тот, затаившийся неприятель, замерший за мортирой, это всего лишь моё (или я его?) отражение в амальгаме зеркала, опуская мечи, застыли. Не проронив ни звука, мы растерянно и устало смотрели в глаза друг другу, а в это время у нас за спинами из-за ближайших зелёных холмов и пастбищ медленно выходили стройные, чеканящие шаг ряды бесчисленных легионов соседей по ойкумене. 6 мая, 2022