Фиалки завяли - остался лишь цвет

Ква́лиа – термин, используемый в философии для обозначения сенсорных, чувственных явлений любого рода. Всё началось с Красного… Тогда никто не понял, что происходит, как и не понимает и сейчас: говорили о влиянии солнца, фотонов, регресса ДНК, ну и, конечно, Бога. Но можно ли постичь то, что непостижимо, и станет ли легче или проще от этого «постижения»? *** Высотный, фешенебельный дом с пятидесятиметровыми хрустальными колоннами на фасаде, в одиннадцать этажей, с дорогими пентхаусами. Теперь он тёмно-лиловый, а сами колонны цвета сирени. В больших окнах кое-где горит нежно-фиолетовый свет, который струится по колоннам, играет в них, но делает это лениво, устало, – ведь это Фиолетовый! Вряд ли архитекторы задумывали такое, хотя это же Кутузовский! *** – Интересно, а мой фиолетовый такой же, как твой? Стройная девушка в лиловом длинном шёлковом платье, слегка улыбаясь, сидела в мягком кресле на террасе пентхауса и пила светло-сиреневое вино. Пузырьки в бокале медленно поднимались вверх и погибали, но были счастливцы, которые приставали к стенкам бокала, продлевая своё никчёмное существование. – Предполагаю, что восприятие цвета объективно и универсально. Ква-ква-квалиа, так сказать, – небритый молодой человек лет двадцати пяти, в майке и спортивных штанах с полосками, с ярко-голубыми (если бы не Фиолетовый) глазами, смотрел вниз, немного свесившись через перила. Он общался с девушкой, не поворачивая головы, – ищите – не найдете, где прячется ква-ква… – Я скучаю по Зелёному. Было как-то всё по-доброму! После агрессии Красного, болезненной гиперактивности и мега оптимизма Оранжевого, а в Желтый даже я не следила за собой и босиком собирала ромашки в Битцевском парке. Стыдно до сих пор. Лучше бы Зелёный… – У нас общение как у ненормальных, – медленно проговорил ещё один парень – третий из присутствующих. Он был бледен, и создавалось впечатление, что молодой мужчина нездоров. Так выглядят больные раком, прошедшие множественные курсы химиотерапии и сжигаемые болезнью, или наркоманы со стажем, цепляющиеся за жизнь, чтобы даже остатки её посвятить употреблению разной дряни. У него были глаза цвета спелой сливы, мерцающие безумием или болезнью, что, в принципе, одно и то же. Тёмные круги под ними, впалые щеки и потрескавшиеся губы… В тонких пальцах дрожала, собираясь погаснуть, только что зажженная сигарета. – Ну так, Фиолетовый, Павел! – парировала девушка, воздев руку в театральном жесте. – Да, Фиолетовый… – А фиолетовый ли это? Совершенно не факт, что вы видите всё это так же, как я. Просто существует типа договоренность называть одинаково определённые внутренние ощущения, связанные со свойствами предмета, чтобы понятнее было. На самом же деле никакого цвета нет, есть лишь длины волн отражённых фотонов. Цвет – это квалиа, то есть ваше внутреннее ощущение, – небритый парень оторвал взгляд от происходящего внизу и, наконец, развернулся. – Михаил, ты что, сейчас влез в поиск и нашёл это в сети? – Эль подняла бровь, что означало крайнюю степень недоверия. – Ага. – Вы меня удивляете, Михаил! Я рада, что ты вернулся к нам, занялся самообразованием и мне не приходится общаться с твоей задницей. – Милая, Эль… – Михаил вернулся к наблюдению за происходящим на улице. – Как ты думаешь, что дальше будет? – произнёс он, понизив голос. – Для меня очевидно… Ничего. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, помнишь? А в результате всего этого «познания» – смерть для фазана, который, как стало известно, прячется под кустиком. Дальше фиолетового – смерть, небытие или что-то там ещё, что является ничем для нас. – Ты так спокойно об этом рассуждаешь, – Эль отпила из бокала, сморщилась и вылила остатки вина в горшок с фиалками. – Фиолетовый, Миша. Не могу я и не хочу больше пить. У нас закончилась еда. Магазины работают? Пойдёмте, купим молока долгоиграющего, что ль? – Говорят, спектр только в пределах Земли, – вставил реплику Павел. – Китайцы, вон, штук тридцать кораблей направили к Марсу. Ляпали как могли и из чего могли. Старты каждые три дня, только наши новости молчат про это, – и он затушил сигарету о лист фиалки, оставив окурок в горшке. – Как всегда. Молодцы. Фантастическая выживаемость. Эль вынула окурок, решив, вероятно, что цветку хватит испытаний на сегодня, и положила его к собратьям в хрустальную пепельницу. – Целый Марс китайцев. Сколько долетит, интересно? Решили количеством взять? Я уже хочу наружу, надо выйти! Михаил сел на пол террасы, обхватив голову руками. – Наши тоже, вроде, нацелились, но на Титан. Там имеется углерод, водород, кислород, плотная атмосфера. Дольше лететь, но шансы выжить на планете реальнее. – Эскимо там хранить реальнее. Больше верь государственным каналам. Они сами ничего не знают и точно ничего не умеют. Вспомни лунную базу, – пробурчал Михаил, – а потом кольцо астероидов, Юпитер и неизвестно что. Туда только зонды летали. Эль скривилась. – Вне Земли мы не будем людьми. Так что, это апокалипсис только местного масштаба. Зачем в людской конец света убивать будущих нелюдей?! Поэтому, кто улетит – тот спасется, остальные доживут до конца Фиолетового… Нам надо пополнить запасы еды. Вдруг после Фиолетового ещё пара цветов будет. Ультрафиолетовый там, в крапинку, в горошек… линейку или клеточку. А жрать хочется всегда, мальчики! Кто со мной? – Я схожу… один, – вызвался Михаил. – А мне сигарет. Любых, какие будут. Павел поднял два пальца вверх, как будто брезгливо вызывал официанта. – Я с тобой, Миш. Куда ты без меня. Да и жажду я просто шопинга, пусть и фиолетового. – Ну а я останусь, если вы не против. Охранять буду твоё, Эль, недвижимое имущество. *** До магазина было недалеко, через дорогу. Он располагался в некрасивой девятиэтажке под номером пятнадцать, на первом этаже. Машин на проспекте было мало. Они ехали медленно и, казалось, бесцельно. Редкие безразличные прохожие, идущие неведомо куда, и одинокие собаки. Фиолетовый Кутузовский – это не Кутузовский. Но магазин, на удивление, был открыт. Умирает последней не надежда, а торговля. Касса в магазине работала одна. За ней сидела женщина средних лет в спецодежде и кокошнике, с выжженными гидроперитом волосами и ярко накрашенными губами. Помада пропитала мелкие морщинки вокруг губ. Но это Фиолетовый, и всем было всё равно: мало ли кто пытается быть красивым. – Здравствуйте, – произнесла Эль, проходя мимо продавщицы. Женщина оценила их взглядом, задержав его на дорогом платье девушки. – Доброго дня, ребятки. Вы как здесь оказались? Выход уже неделю как по пропускам. – Мы долго находились дома. Живем близко, через дорогу. – Тогда быстрее. Оплата только наличными. Распоряжение преподобного мэра. Эль и Михаил переглянулись. – Конечно. – А что происходит помимо того, что это Фиолетовый? – Завтра отменяют безналичный расчёт. Вводят карательные патрули «Спектра». Будут требовать экономии и благочестия: типа, всё перепробовали, а теперь заставят молиться и не грешить в надежде, что Бог, или кто-то там ещё одумается. – Что? – Мой сын мне так сказал. Ванечка. Он теперь там. Глубоко верующий. А вот мне сложно идти тем же путём, я же продавец… Пройдите в торговый зал и наберите побольше продуктов, чтобы долго не надо было возвращаться сюда, прямо с тележкой забирайте, если рядом живете, а то не унесёте. Завтра вводится строгий контроль. – Это какая-то чушь! – Эль, пойдём, наберем консервов, печенья, воды и ещё чего-нибудь, что не портится. Спасибо. – Поторопитесь, через сорок минут здесь патруль проходить будет, и вам не поздоровится… Быстрее, милые. Пока Михаил катил тележку между рядов, Эль металась между стеллажами и кидала, что попадало под руку. С наполненной доверху тележкой они подбежали к кассе. – Сигареты есть? – Нет, родимые, нет их, запретили. – Как нет! – Наказание за них строгое. Да и поставок нет. – Хорошо, пробивайте. Сколько с нас? Продавщица на удивление быстро отсканировала товар. Михаил стал перекидывал его обратно в тележку, отдав Эль кошелёк. – Сколько? – Семьдесят тысяч. – Что? – Фиолетовый, дорогая… Никто не знает, что дальше. – Может, картой получится? У меня нет столько наличными. – Картой нельзя, придётся возвращать. Эль посмотрела на Михаила. Он перестал складывать товар, рука застыла с коробкой печенья. Девушка оглянулась, как бы ища помощи. Потом провела руками по волосам, щекам, пальцы застыли на серьгах. – Вот, держите. Сапфиры, настоящие, мамины. Эль сняла сережки с большими сиреневыми камнями и протянула их продавщице со всем содержимым кошелька. Женщина молча взяла сережки, положила их в карман, а деньги – в кассовый ящик. – Внесу потом, из личных сбережений. У вас осталось десять минут, бегите. Бегите, время… Надеюсь, мне зачтется там... – Продавщица подняла палец вверх. Молодой парень и девушка понеслись с тележкой через дорогу. К счастью для них лифты дома ещё работали, и им не пришлось тащить дорогостоящие покупки по лестнице. *** – Сигареты где? Принесли, не забыли? Павел открыл им дверь и сразу стал копаться в содержимом тележки, не давая пройти в квартиру. – Сигарет не было. – Что?! Сходили бы подальше, поискали! – его голос сорвался на визг. Эль отстранила Павла и прошла в комнату, а потом прямиком в ванную. – Включи телевизор. Время новостей, – крикнула она оттуда. Фиолетовая заставка новостной программы сменилась картинкой с изображением двух дикторов: девушка без косметики на лице, с волосами, перевязанными платком, и мужчина в военной форме. Девушка-диктор выглядела испуганной, но только на мгновение. Профессионализм победил, и поставленным голосом она зачитала: – Распоряжением преподобного мэра столицы в Москве вводятся новые параметры комендантского часа. Выход на улицу с десяти часов вечера до шести часов утра запрещен для всех, кроме священнослужителей и работников оперативных служб. Любое уголовное правонарушение карается смертью через расстрел, без предварительного следствия и суда. С обновлённым списком, а также с планом-графиком венчаний и исповедей вы можете ознакомиться на официальном портале столицы. Исповеди на дому во время священных обходов домов обязательны, наказание за нарушение следует в общем порядке. Продовольственные магазины работают в том же графике, без выходных, так что – никакой паники. Инакомыслие, призывы к протестам, отрицание Бога недопустимы и будут пресекаться на корню. К концу периода власти планируют кратно уменьшить количество совершаемых грехов. Строгий контроль и благочестие – путь к искуплению. Мы все будем вознаграждены. Да хранит вас Бог! – Что за хрень! Выключи! – Мы, видимо, долго сидели дома. – Фактически, всё началось в Синем. И контроль, и патрули. Все уверовали, в кого хотели. Это вы сидели, лыбились друг другу, а меня несколько раз чуть не поймали, когда за вкусняшками к друзьям ходил, – ухмыльнулся Павел. – Ты знал, что у нас могут возникнуть проблемы. Эль и Михаил переглянулись. – Вы на себя посмотрите! Что с вами будет? Промурыжили бы и отпустили. Конечно, предполагал, но всё обошлось, и жратвы принесли. Я умный. Что вы корчитесь? Не поймали же! – Я его сейчас с балкона выброшу. – Миш, прекращай! Он идиот. Не обращай внимания. – Курить хочу. Павел подошёл к напольным часам и стал вульгарно имитировать половой акт, сопровождая его стонами. – Ублюдок. Михаил повез тележку на кухню. *** Тишина на улице длилась около недели. Для организации жёсткого контроля тоже требовалось время. Кутузовский был пуст. Много брошенных автомобилей. Изредка проезжали автобусы с рабочим персоналом и патрули в светлой, наверное, белой одежде. В один из однообразных фиолетовых дней ребят разбудили звуки выстрелов. Втроём они вышли на балкон. По проспекту бежала девушка, молодая, лет двадцати, с длинными развевающимися на ветру волосами. В руках у неё была нелепая сумка с улыбающимся Дедом Морозом. За ней неслись двое парней в камуфляже. Они не были профессиональными военными, скорее – бывшими спортсменами: бежали они хорошо, но им мешали автоматы, а стрелять на бегу у них не получалось. Девушке удавалось немного оторваться от преследователей, лавируя между машинами. Из-за угла дома номер пятнадцать, со стороны стеклянных витрин магазина вынырнул ещё один патруль. Девушка, увидев их, завертела головой, пытаясь понять, куда ей бежать. Доли секунды были потеряны. Она споткнулась и упала. Почти мгновенно вскочила. Но один из преследователей, из первого патруля прицелился и выстрелил короткой очередью. Казалось, он сам испугался того, что сделал. Девушку отбросило, она упала и, неестественно изогнув ноги и руки, легла на асфальте. Светлая блузка быстро пропитывалась тёмно-лиловой кровью. Она больше не шевелилась. Из сумки вывалился батон белого хлеба, сейчас он был бледно-сиреневым. Патруль обступил жертву. – Миша, они её убили! – Эль прикрыла рот рукой и присела на корточки, на глазах выступили слёзы. – Вижу. Скорее уходим, пока нас не увидели. Павел развернулся и пошёл в комнату. Михаил и Эль последовали за ним, закрыли дверь балкона, опустили шторы. *** Двадцать седьмой фиолетовый день. Конец лунного цикла. Две недели они не выходили на улицу – это было смертельно опасно без справок об очищении. Интернет им ограничили, блокируя большинство запросов и сайтов, не касающихся основных новостей и вопросов благочестия и греха. По телевизору показывали патриархов, объявляли процент раскаявшихся, количество которых к концу периода должно было превысить девяносто процентов, транслировали тошнотворные интервью счастливых и безгрешных граждан. Ели понемногу и экономили продукты. Должно было хватить ещё на неделю, если после Фиолетового что-нибудь будет. Патрули ходили по домам со священником, который должен был исповедовать каждого проживающего. Граждане заполняли форму-обязательство и их вносили в реестр как очищенных. После им выдавалась справка, которую они должны были носить с собой. Если ты без справки, тебя ждет наказание. Два дня назад на улице расстреляли ту самую продавщицу из магазина в пятнадцатом доме. Видимо, нарушила какие-то торговые правила, на которые раньше бы никто не обратил внимания, а теперь за это полагалась смерть. Она перед казнью бросилась обнимать какого-то солдата с криками: «Ванечка, Ванечка мой!», но он её оттолкнул. Продавщица упала на асфальт, привстала на коленях и закрыла глаза руками. Раздался один выстрел, а потом наступила тишина… Эль не открыла патрулю ни в первый, ни в последующие разы, наивно полагая, что они решат, что в квартире никто не живет, и оставят их в покое. Но к ним настойчиво приходили каждый день, стучали в дверь, требовали открыть и покаяться. Но стучали и во многие двери, и Эль надеялась, что им неизвестно, кто именно и где проживает. Троица скрывались ото всех, стараясь пережить Фиолетовый. Девушка к этому времени забыла о косметике, больше не надевала длинных платьев, ходила в старом свитере и джинсах. У Михаила появилась борода, и он предпочитал молчать, думая о своем, отвечал односложно. А вот Павел продолжал бриться, но выглядел ещё более изможденным: вынужденное совместное проживание душило его, а отсутствие возможности добыть запрещенные препараты, привело к тому, что его эгоизм достиг абсолюта, несмотря на Фиолетовый. – Я хочу курить. Мне нужны настоящие сигареты. Я скурил уже всю фиалку, листьев у неё было немного. Плохо ты за ней ухаживала. Павел пристально уставился на сестру и развёл руками, требуя предпринять какие-либо действия, направленные на удовлетворение его потребностей. – Павлик, успокойся, пожалуйста. Сейчас не то время. Это очень опасно, выходить нельзя. Потерпи чуть-чуть. – Ты слышишь: мне нужны сигареты! Эль попыталась погладить брата по голове и успокоить. Он оттолкнул сестру и прижал к стене одной рукой. – Мне нужны сигареты. – Ты никуда не пойдешь! – Убери руки, наркот! – это был Михаил. Удар в лицо сбил с ног Павла, который, падая, вцепился в плечо сестры, после чего упал, оцарапав ей руку. Он заплакал, продолжая лежать лицом вниз на полу. – Паша, вставай. – Эль протянула ему оцарапанную руку, по которой стекала капля крови. – Пусть убирается. Он нас погубит. Хочет сигарет – пусть уходит и не возвращается. – Квартира не твоя, – с пола ответил Павел, сплевывая кровь. – Нет, нельзя, его убьют. Все сами не свои в Фиолетовый. Надо оставаться вместе. Эль подняла брата. Он с ненавистью посмотрел на Михаила. Девушка проводила Павла на кровать в его спальню, укрыла одеялом и поцеловала в лоб. Ушла Эль только после того, как брат уснул… В ночи Михаила и Эль разбудил громкий звук хлопнувшей двери. Михаил вскочил с кровати, схватил тяжелый табурет и выбежал из спальни в холл. Там стоял Павел и улыбался. – Вы даже не представляете, где я был. В Москве ещё есть ночная жизнь. Немного фиолетовая, но есть. Как я люблю Москву! Там, правда, всех разогнали, но я убежал. Я как гепард нёсся по улицам, и меня они не догнали. Смотрите, что добыл! – в руках он держал два блока сигарет «Русская марка». – Ну, какие были. И ещё приобрел кое-что… только для себя, – он ухмыльнулся и развёл руками, лилового цвета глаз было почти не видно из-за расширенных зрачков. – Идиот! Везде камеры! Нас могу найти. Михаил взял Павла за шиворот и отволок в его комнату. – Будь здесь. Выйдешь без разрешения – убью! Он закинул Павлу блоки сигарет и захлопнул дверь. Оставалось чуть меньше суток. *** Стемнело. Павел с ними не разговаривал и не выходил из своей комнаты. Его агрессия спала. Он был поглощен Фиолетовым и только курил. А они сидели вдвоём на балконе и рассматривали «Москва-Сити». В Красный период толпы обезумивших граждан подожгли башню «Запад» комплекса «Федерация». Теперь она торчала черным огрызком, сливаясь с ночью. Рядом выделялась своим когда-то вызывающе оранжевым цветом и скошенными углами «Меркурий Сити Тауэр», а на её мультимедийных экранах транслировались «Новые заповеди». – Будь ближе к Богу и слушайся верных слуг его, ибо приведут тебя они в сад небесный, – прочитала Эль. – Я скучаю по морю, цветам и садам, но не небесным. – Ты почему не вернулась во Францию? С Жёлтого уже возобновилось авиасообщение, тогда ещё можно было улететь отсюда. Михаил поправил ей прядь волос. – Если бы встретила тебя в Жёлтом, то улетела бы с тобой. А сейчас разницы никакой нет – везде Фиолетовый. Мне там нечего делать: никого нет. А здесь был Павел – брат всё-таки. – Сводный… Редкостный урод. Ублюдок. Наркоман. – Он не такой уж плохой, прекращай… Испорчен деньгами. Папа испортил. Он дал ему всё, полагая, что правильное образование и привитие человеческих норм морали помогут сыну стать человеком. Но нет, не получилось. Деньги препятствуют восприятию хорошего… Я бы хотела где-нибудь на юге Франции встретить с тобой последний день Фиолетового, а вместо этого смотрю на «Москва-Сити» и читаю заповеди. Это так нечестно! Я только нашла тебя, а тут всё – конец. Несправедливо, неправильно так. У нас осталось пять минут до конца лунного цикла и Фиолетового. Больше цветов нет. По щекам девушки потекли слезы. Михаил прижал её к себе. – Тебе нужно было уйти в Синем, – прошептала Эль. – Уехать на синем такси по синим улицам в синий дом, где встретить синее одиночество. Я люблю тебя, Эль. Пусть день последний, но мы вместе. Иногда в этом и состоит счастье… Раздались глухие удары – ломали входную дверь. – Патруль Веры. Откройте, именем Бога! Павел, ещё не пришедший в себя ото сна, забежал на балкон в одних трусах. Он был напуган. – Что делать? Они пришли! Как они нас нашли? Ему никто не ответил. – Открывайте немедленно! Вы обвиняетесь в незаконном приобретении запрещенных препаратов, нарушении комендантского часа и преднамеренном уклонении от исповеди, – повторял голос через усилитель. – Осталась пара минут… Лишь бы выдержала! – Её только взрывать. Я хорошую ставила. Начали пилить дверь. Диски пилы несколько раз ломались, но каждый раз визг распиливаемого металла возобновлялся – патруль не сдавался. Очевидно, было указание бороться с грешниками до последнего. С балкона были видны стоящие в холле напольные часы в белом деревянном корпусе с золотым маятником. Минутная стрелка медленно встала перед часовой. Бой часов возвестил о полуночи. *** Тьма. *** – Эль, Эль, прости меня! Сестричка, ты где? – Я…я здесь. – Дай руку, пожалуйста. – На… – Ээээ, а мне руку… – Держи, Мишань. *** День.