Грибник с нашей заброшки

Моя собака по кличке Альфа, как сумасшедшая, мчит меня за собой по обочине и направляется к березовым посадкам. По пути она успевает пробовать на нюх скошенную кем-то траву на предмет какой-нибудь живности в ней, вроде мышей. Я гуляю с ней каждый день, но она все ровно не хочет признавать команду «рядом». Альфа помесь хаски и лайки, рыжая, как лиса, а если песню с ней затянуть заунывную, то воет, как стая волков. В данный момент она тащит меня за собой, а пытаюсь с ней совладать. – Альфа, фу, нельзя, Альфа, – командовал я ей, как можно более жестко, но мой писклявый голос вряд ли кажется ей убедительным. – Рядом, Альфа, ¬– кричу я и бегу за ней, держась за поводок. Кто кого выгуливает, непонятно. Но если бы не Альфа, у бабушки не было бы шансов выпроводить меня на улицу в эти прекрасные летние вечера. Меня зовут Никита. Мне одиннадцать лет. Через две недели разведутся мои родители. Может, оно и к лучшему. Я, конечно, люблю и маму, и папу одинаково. По отдельности это замечательные люди: любящие, понимающие, культурные, но вместе они невыносимы. Трудно поверить, что они когда-то любили друг друга, как говорят. Последние годы папины приезды из Москвы мы с братом Артемом ждали, как нечто ужасное. Это однозначно, скандал к концу дня, пара разбитых тарелок, телефонов, дверей, мамины слезы и папино успокоительное – бутылка водки. Артем научился не реагировать на эту закономерность, я – нет. Я запираюсь с мамой в комнате и прошу ее не выходить, не говорить с ним, чтобы не было хуже. К папе я подходить боюсь, он меня пугает в такие вечера. Мама говорит, что ему не нужна семья, что он только говорит о том, что ему нужна семья. На самом деле ему в Москве очень хорошо без семьи. Он привык жить так, как ему вздумается. Существует он и то, что ему вздумалось. Мама же здесь, в Саранске, живет так, как считает нужным. Готовит то, что нам нравится, смотрит, что нам нравится, гуляем мы там, где нам нравится. Все у нас хорошо, когда папа месяц в Москве. Но проходит месяц, и начинаются мучения. Днем мама на работе, с папой у нас днем все замечательно: мы играем в дарц, шахматы, компьютерные игры, гуляем, готовим – он веселый и озорной папа. Но почему-то вечером папа взрывается. Ему не нравится, как и что мама говорит, как мама смотрит, даже, если ничего плохого не сказано и не сделано. Начинаются взаимные оскорбления, даже рукоприкладство. Настал июнь. Начались каникулы. Нас с Артемом отправили к бабушке с дедушкой в Лямбирь. В Лямбире, на окраине улицы, рядом с полями высится двухэтажный дом Рамаевых. Большой дом из красного кирпича с мансардой. На втором этаже живем мы с Артемом каждые каникулы. Артему исполнилось четырнадцать неделю назад. Он считает себя взрослым крутым парнем, дружит с ребятами старше себя. Меня всегда он поддевает, принижает – поднимает авторитет на моем фоне перед друзьями. Мне обидно, я терплю. У меня отношения с друзьями не складываются. Я пытался дружить с мальчишками моего возраста, но они считают меня странным. Может, потому что нечаянно проехал на велосипеде по ноге младшей сестры Рамиля. Правда, нечаянно. Может, потому что, когда играл с мальчишками в футбол в первый раз в жизни, не рассчитал удар и зарядил в лицо Карима футбольным мячом. В общем, они начали избегать меня или задирать, или кидаться в меня землей. Я больше не хожу к ним играть. Мои друзья остались в городе. Там у меня есть один хороший друг – Саня Дудкин. Мы с ним дружим с детского сада. Про нашу дружбу еще садике говорили, необыкновенная. Нас называли – двое из ларца. Нет Саши – Никитка чуть ли не плачет, нет Никитки – Саша грустит. Но если они оба в саду, держитесь все. Садик на ушах стоял. Наша дружба не кончилась даже, когда Саша переехал через две улицы и пошел в другую школу. Даже когда его родители запретили ему дружить со мной из-за того, что он стал пропускать занятия каратэ. А каратэ он занимался уже три года и занимал места на соревнованиях. Я тоже походил в каратэ, глядя на друга, но моего энтузиазма хватило только на три занятия. Дальше я пристрастился к компьютерным играм: «Brawl Stars», «Free faer», «Call of Duty», « Splinter Cell» – в общем, где можно пострелять, заработать оружие, героев, выполнять разные миссии, которые делают из меня героя. В жизни я ничего не могу. Меня не понимают. Даже мой собственный брат. Я живу в придуманном мире, не хочу выходить на улицу, разговаривать с людьми, доказывать кому-то, что я хороший, что мне обидно, если меня толкнуть или обозвать. Если бы хоть кому-то это было интересно. Брат, бесчувственный эгоист, мама сейчас слишком занята разводом, отец… о, боюсь, он скажет: «А ну, не ной!». Дедушка работает на двух работах: в дневной охране и в ночной – сутки через трое. Бабушка… Моя бабушка до сих пор со мной сюсюкается. Не дай Бог начать с ней говорить по душам. Она половину не дослушает и сунет мне в рот сладкий блинок. Так что по душам я говорю только с Альфой. Она, молча, выслушает мои попытки заинтересовать публику своим красноречием, как видеоблогер «Сней» или «Юрий Янив», или, как я себя в тайне называю «Никос 2000». Когда подрасту, создам свой канал. Буду выкладывать прохождение игр, добавлять подписчиков, зарабатывать деньги и славу. Тогда я всем докажу, что я не странный, а крутой игрок и разговорчивый веселый пацан. А пока Альфа моя первая «Лайка». Я играю в «Stand of» по сети с Саней. Из моей комнаты доносятся то радостные возгласы, то отчаянные. То я побеждаю, то меня убивают. Хорошо, что можно начать заново. За окном семь вечера. Артем на улице со своей компанией. Их, в основном, шесть друзей гуляют. Но бывает, к ним присоединяются пятнадцатилетние девчонки из соседней улицы. Как раз сейчас они проходят мимо нашего высокого металлического забора с громкой зажигательной музыкой из Артеминой колонки. Они идут толпой из десяти человек, весело смеются и даже подпевают. Они опять пошли к заброшкам. Заброшками мы называем заброшенную военную часть времен восьмидесятых – девяностых, когда здесь тренировали летчиков, парашютистов. Тогда часть была действующей, и военные благополучно здесь служили и жили в общежитиях-казармах. Молодежь облюбовала заброшенный район и рушит окончательно когда-то благополучные строения . Я несколько раз проходил мимо этих страшных построек, гуляя с Альфой. Мне было интересно, почему ребята сюда ходят, что видят. Я, естественно, гулял там днем, не один – с собакой. Одному как-то страшно. Вообще, территория летом напоминает аллею. Всюду растительность, деревья. За шлагбаумом высится знак «Проезд запрещен», рядом табличка с требованием, не входить в запретную зону. Не прекращается асфальтированная дорожка, как бы приглашая прогуляться, как в городском парке – не хватает скамеек по сторонам. На протяжении ста метров справа и слева за густой растительностью виднеются эти бедолаги-здания, двухэтажки, обшарпанные, разукрашенные граффити. Внутрь я заходить не решался. Альфа-шалапайка, бесстрашная, как и мой брат, все время тянула меня туда, но мне хватало сил выдернуть ее любопытный нос из широкого бездверного проема, так как был не готов к подвигам. Да ну! Вдруг все рухнет, или кто-то оттуда выйдет. У меня разорвется сердце, я не экстраверт. Люблю геройствовать в своей комнате. Я с разочарованием отошел от окна, когда за поворотом увидел их фигуры на темнеющей улице. Весело им, а я сижу тут и в «Stand of» рублюсь целый день. Конечно, бабушка мне мешает периодически и очень настойчиво: то поесть зовет, то попить каждые два часа. Она, наверное, будильник там, на кухне, заводит, чтобы точно не опоздать. Пирожки с мясом, с творогом, повидлом. Я, видите ли, худенький. По мне, я не успеваю ни проголодаться, ни ощутить ход времени. Даже раздражает часто – всякий раз. И ведь не возразишь. В семь спадает дневная жара, и я выхожу, как по расписанию, на прогулку с Альфиюшечкой, как ее ласково называет бабушка. Моя бабушка, да и дедушка тоже – татары по национальности. Мама, соответственно, тоже. Папа – русский, а я – не определился. Артему, как всегда, все равно – он «и нашим, и вашим». В смысле: маме, бабушке, дедушке говорит, что он татарин и по-татарски активно лопочет. А я врать не люблю, татарским не увлекаюсь, говорю, как есть – вырасту и определюсь, чтобы не обидеть никого. Только показался я с поводком, Альфуша радостно запрыгала – знает, сейчас гулять пойдем. Целый день на цепи, понимаю, я тоже вынужден сидеть на одном месте – дома, в Лямбире. – Ай ты, бедная, дождалась? – поприветствовал я ее и присел на корточки рядом с ней, дал ей себя всего облизать. – Ну, сидеть, – приказал я, она послушно села. Процедура стандартная – я должен перецепить карабин у нее на ошейнике на поводочное кольцо. Удивительно, на цепи она шелковая, то есть послушная – команды выполняет хитрюга, выслуживается, чтобы не наказали – прогулку не отменили. Стоит только перецепить ее на поводок – эх, гуляй Вася! Ни слышит, ни смотрит, как в последний раз несется, а я за ней – бегу, грожу, злюсь, дергаю за поводок, даже больно рукам, но снова на следующий день иду с ней гулять, надеясь, что приучится она хорошо себя вести рано или поздно. За забор, и понеслась. – Альфа, фу, нельзя! Альфа, рядом! – дерг, дерг ее за поводок, грожу им, она пригибается – получала от меня. Пять секунд – опять забыла и в галоп. Все время торопится к одному и тому же месту на «нашей аллее» – рыть ямку под одним и тем же деревом, справа от дорожки. Что она там ищет? Мышей что ли? Но я рад, если честно, ведь там я могу спокойно постоять, не напрягаясь. Альфа занята. Вокруг слышен писк комаров, жужжание запозднившихся жуков. Где-то в вышине, в кронах деревьев, слышен треск. Наверное, птички укладываются спать, – думаю я. Они встают рано, правильно. Но я никогда не видел здесь птиц. Ни одной даже маленькой птички. Странно. Стою лицом к обшарпанной заброшке. Не могу к ней спиной – жутко. Компания Артема прошла подальше – к четвертой заброшке, на левой стороне. Они часто там пропадают. Мне Артем запрещает приближаться к «их четвертой ЗБ». Наверное, курят там втихаря, думают, я не догадываюсь, а я знаю, видел у него в портфеле электронную сигарету. По телефону шифруются, «вейп» говорят, а я, как будто не знаю, для чего им этот «вейп». Перед сном парочку-троечку таких из рюкзака вытаскивает, и начинает дымить-перепаивать аккумуляторы – из трех одну собирать. Спрашиваю, что делает. Говорит: «Бомбу». Альфа яростно роет землю под огромной березой. Добралась до корней. Рычит и роет. Я улыбнулся, но неуютно как-то внутри. В метрах трехстах от нас какой-то старик с палкой в сером длинном плаще ищет грибы. Подберезовики, наверное, собирает, сыроежки. Они тут водятся. Повернулся, посмотрел на нас с Альфой, постоял-постоял и вглубь искать пошел. Исчез из поля зрения. Я повернулся вперед. Впереди стояла двухэтажка. В темных широких оконных проемах второго этажа, как будто кто-то за мной наблюдал. Я смотрел с замиранием сердца в пустые черные окна без стёкол. Я сам себя накручиваю, понимаю, но ничего не могу с собой поделать. В следующее мгновение на втором этаже послышались шаги, как будто кто-то прошел по стеклам. Я бы успокоил себя тем, что это мне кажется, но Альфа тоже услышала это. Она перестала рыть и уставилась в черные окна, замерев на месте. Напряжение внутри меня нарастало. Я уже засобирался оттуда восвояси, но моя собака рванула в заросли вдоль этой подозрительной заброшки. – Альфа, – только шикнул я, но она вырвалась от меня и побежала. Мне ничего не осталось, как последовать за ней. Я нырнул в кусты, увидел, как скрылась за деревом рыжая спина моей собаки. Я к дереву, вдоль правого корпуса здания. Куда это я разогнался? – затормозил я себя. Под ногами зазвенели осколки битого стекла, гнилые яблоки-скороспелки, осыпавшиеся с яблонь. Медленно иду дальше. Близость к холодному заброшенному зданию меня убивала. По спине бегали холодные мурашки. Мои глаза и уши оценивали все вокруг, а ноги были готовы бежать без оглядки по первой команде. Дошел до бездверного входа, наверное, запасного. Открылся вид не из лучших. Внутри на стене красной краской кто-то написал: «Зона отчуждения». На другой стороне написано было: « Добро пожаловать в ад!». Везде по бетонному полу были разбросаны кирпичи, выдолбленные кем-то из стен, гнилые яблоки, источающие кислую вонь, полуразрушенная лестница без перил, ведущая вверх, к наиболее ужасным видам, наверняка. Пока был увлечен разглядыванием интерьера смрадного объекта, почувствовал под ногами что-то мягкое и подпрыгнул от омерзения, похолодел до кончиков волос – под ногами оказалась издохшая курица, и я на нее встал. Не оглядываясь, я решил сваливать оттуда, борясь с приступом рвоты. Про Альфу я не забыл. Я подожду ее на выходе из «аллеи». Я бежал, громко хрустя стеклом, был встречен противными цепкими кустами, но самое страшное то, что за мной кто-то бежал. Я слышал шаги за спиной, громкое дыхание. Боковым зрением я видел двигающиеся деревья или кого-то за ними. Наконец-то, я выбрался оттуда на дорогу, но все равно не мог себя заставить остановиться. За мной кто-то бежал. Я невольно крикнул и обернулся. Это была Альфа. Высунув язык, она бежала то ли за мной, то ли оттуда. Мы добежали до шлагбаума и спешились. Альфа перепрыгнула шлагбаум и встала. Я тяжело дышал и пристально смотрел на яблони, от которых мы бежали. – Ну, Альфунь, от кого мы так сиганули? – вырвалось у меня все еще взволнованно, на частом дыхании. Вокруг стало совсем тихо. Даже комары пропали. Неслышно было возгласов компании брата. Только поднялся ветер, и шелестели листья на деревьях. Я все смотрел на яблони. Мне казалось, там кто-то был. Провалиться мне на месте! Дерево раскинуло ветви и машет мне, зовет меня. Я попятился назад, не веря своим глазам. В следующее мгновение побежал к дому. Альфа бежала впереди меня. Дом наш был недалеко, в километре от «аллеи». Мы добежали быстро. Я открыл калитку, пропустил собаку вперед, сам вошел следом и запер калитку на ключ, который лежал под крышей Альфиной будки. Прицепил Альфу и сел с ней рядом на поддоны. – Альф, что это было сейчас? – рассуждал я, держа голову руками. – Я видел живое дерево. Я сумасшедший. Надо спросить у бабушки, есть ли сумасшедшие в нашем роду. Может, я слишком много играю в видеоигры и у меня перегрелась крыша. Так бывает. А, я – фантазер. В бабушку, наверное. Она тоже сказочница. На каждом шагу придумывает байки, сказки. У писателей бурная фантазия. Надо будет написать когда-нибудь об этом сказку. Когда-нибудь. Когда меня выпустят из дурдома, – снова расстроился я, вспомнив, как меня манило дерево. Кажется, я даже видел его корявое потрескавшееся лицо. Оно изгибалось, изображая крик. А может, это было всего лишь дупло. – Все, Альфа. Мы с тобой не гуляем больше. Хозяин спятил. По крайней мере, надо время, чтобы прийти в себя, убедить себя, что все это мне показалось. – С этими словами я потопал домой, оставив Альфу наедине со своими мыслями на этот счет. – Главное, никому об этом не говорить, – сказал я себе, разуваясь на крыльце. Мимо бабушки не пройдешь незамеченным. Лестница на второй этаж проходила через гостиную, а гостиная была совмещена с кухней. Так что я попытался не скрипеть, когда поднимался, но не вышло: четвертая ступенька, как всегда предала – противно скрипнула. – Никитка. Никитка, руки помыл? – остановила меня бабушка. – Нет, – спиной ответил я ей, замерев на месте. – Пойдем, помой на кухне, и перекусим, – протараторила бескомпромиссно моя татарская бабуля. – Я позвонила Артемке, сейчас тоже будет. – Сейчас, через час, – пробубнил я, купая руки под струей теплой воды. Сели за стол. Бабушка раскрыла передо мной глиняный горшочек с пшенной кашей, вытащенной из духовки, приготовилась накладывать мне в тарелку. – Бабушка, – спросил я неожиданно, – а почему военную часть забросили? – А кто его знает? Поговаривали, что тут много человек начало умирать, неизвестно, почему. – Что значит «тут»? – В части в этой. Солдаты, офицеры. Начали помирать, и все. – А почему? – Почему, неизвестно. Приезжали ученые, военные, исследовали, преследовали, а ничего не выявили. А через полгода закрыли часть. Резерв, говорят, теперь. – Бабушка, а когда закрыли часть, никто не умирал больше? – А кому умирать? Часть пустая. В ней не живет никто. – Ну, ничего странного больше не происходило? – Нет, вроде. Хотя сосед наш Касим-абы, ты знаешь его, через три дома от нас живет. – Ветеран? – Да, ветеран, он контуженный с войны еще, да и лет ему уж под девяносто. Когда он моложе был, рассказывал, что грибника одного и того же видит возле берез. Что тот, мол, тоже фронтовик, что ищет не грибы, а свои медали. – Как медали? – Медали. Что у него, мол, украли медали здесь, солдатики. Ищет он их теперь. – Так медали или солдат тех? – Кто его знает? Ты давай, ешь, остыло уже. Еще раз наберу старшему. – Бабушка, а ты не придумываешь? – А ты испугался, что ли?... Не было его, грибника этого. Касим-абы контуженный был, чудилось ему. Никто, кроме него, никаких грибников, фронтовиков не видел. Забудь.– Бабушка начала тыкать на кнопки своего телефона. – Никогда не бойся того, что кажется. Люди пострашнее будут. Дальше она уже ругалась на Артема в телефон, а я задумался. Я тоже, что ли контуженный, или соседский. Я видел грибника. В сером плаще, с палкой. Он на меня еще смотрел долго, а потом исчез. Нет, я больше ни ногой туда. Прости Альфа, надеюсь, ты меня поймёшь. * * * – Артем, а тебе не страшно гулять по заброшкам? – спросил я брата, когда мы легли по кроватям в своей комнате. – Что страшного? Здания. Они сожрут тебя, – начал драматизировать Артем, протягивая ко мне пальцы. – Нет, не здания, а деревья, например, – ненавязчиво продолжал я, нарочно долго думая, что же привести в пример. – А что деревья? Деревья, как деревья. Они, как ты, деревяшки, – посмеялся Артем своим ломающимся голосом, то хриплым, то высоким, – глупые, тормознутые. – Они живые. – Живые? Ты серьезно. Они тебя покусали? – издевался Артем. – Ты совсем поехал со своим планшетом. Перезагрузи виндовс. – Ну, в смысле, дышат, растут. – Спокойной ночи, прыщ. Полночи я не мог заснуть, все представлял ту яблоню и выглядывающего из-за нее странного грибника. Они оба зазывали меня. Я ворочался, ворочался. Кое-как уснул под утро. Проспал я до десяти. Проспал бы подольше, если бы не Артем. Он намазал меня кремом для бритья, который ему подарил дедушка два дня назад. Я вскочил, как ужаленный. Сердце готово было выпрыгнуть. Я даже вскрикнул, затем погнался за Артемом с подушкой. Артем в три шага преодолел лестницу и закрылся в туалете. Я подергал дверцу, ломать не стал, пошел в соседнюю часть санузла – ванную. В тонкую стенку перегородки я слышал, как Артем настукивает нецензурный ритм адресованный мне. Я смывал крем с лица и улыбался. Только моего брата можно ненавидеть и обожать одновременно. Я хотел бы ему отомстить, но дедушка спал, наверное, в своей спальне после суток. * * * Зазвонил бабушкин телефон. Она тщательно вытерла руки и приблизила телефон, чтобы разглядеть, кто же ей звонит. – Нелька. Что это она в такую рань? – сама себе задала вопрос бабушка, а затем ответила. – Алло, Неля. – Как это? – расстроено растянула бабушка и села рядом. – А. Он в последнее время не ходил, ведь. Сколько месяцев лежал. Да, наверное, полгода. Отмучился, бедный. Жизнь у него тяжелая была. Войну видел. С Аллахом ходил, – охала бабушка с сожалением. Я понял, что кто-то умер. Кто-то старый. А не Касим ли абы? Он ветеран. Старый. Он, скорее всего. Жалко, хороший старичок был, добрый. Всегда раньше меня яблоками красными угощал или конфетками. – Бабушка, Касим абы умер? – спросил я, когда она договорила. – Да, олым, – кратко ответила она на татарский манер. Олым, значит, сынок. – Хороший старик был, – сказал я в поддержку. – Родину защищал. Нас с тобой поберег, – смахнула слезу бабушка. – Не плачь, войны больше не будет. – Чтобы не было больше войны, надо помнить ветеранов и чтить. – Я помню и чтю, – сказал я. Понял, что неправильно сказал, но не переправил. Пришел Артем, умытый, с причесанным набок чубом. Улыбка до ушей. – Что случилось? Кто умер? – пошутил он, видя наши поникшие лица. – Касим абы,– коротко сказала бабушка и принялась накладывать кашу Артему. * * * Вечером я вышел из дома с бабушкой. Бабушка собралась к Нугаевым на ночь. Бабушка была на пенсии и очень увлекалась чтением татарских молитв. У нее хорошая память, и она знала наизусть целые молитвенные книги, поэтому, когда кто-то умирал, ее звали на ночевку, чтобы она вместе с другими бабушками отпевала мертвецов, усопших, как говорят взрослые. Всю дорогу бабушка говорила мне наставления. Я, как всегда у нее за старшего. На часах было семь часов. Мне давался час, чтобы погулять, потом проводить деда на работу. В десять, обязательно, ответить на ее звонок и отчитаться пришел ли Артем, перекусить поздним калорийным, как любит Артем, ужином из трех сковородок, сполоснуться в бане и лечь спать. – Будет сделано, – показал я ей жест «пятерня у правого виска». Бабушка прошла три дома и завернула направо во двор старенького одноэтажного деревянного зеленого дома. Во дворе стояло семь легковых машин разных марок. Наверное, все родственники приехали проститься с дедушкой-фронтовиком. * * * Мы удалялись от заброшенной территории, но меня не покидало ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Я время от времени поворачивался, чтобы убедиться, что это не так. Деревья, как деревья. Здание пустое и мертвое. * * * – Никитка, где брат у тебя? – дежурно спросил дед, ведь знает же, где он может быть в это время. – Где-то гуляет. – Я уезжаю, бабушка рассказала, как действовать? * * * – Алло, алло, Артем, Артем, слышишь? – шептал я в трубку, но в ответ услышал лишь странный шум. Было впечатление, что кто-то тяжело дышал в микрофон. Не просто тяжело дышал, а со свистом. Я округлил глаза и немедленно отключил вызов. Далее я прижался к дверному проему спиной, скатился на корточки и обнял свои колени. Это Артем так шутил? Не смешно. Где же он? Кто ответил на звонок? Это был, явно, не Атемин голос. Я сидел так долго. Не знаю, сколько. Альфа на улице залаяла, я побоялся подойти к окну. Она яростно лаяла на кого-то или на что-то. Затем взвизгнула, будто ее ударили. Что происходит, – заплакал я и боялся шевельнуться. Больше собаку я не слышал. Ее убили? – крутилось у меня в голове. Значит, вход свободен, и я – следующий. Я сглотнул ком, вставший в горле. В коридоре послышались шаги, медленные и нерешительные. Кажется, этот кто-то хромал. Замка на этой двери не было. Была ручка. Я, что есть силы, схватился за ручку, чтобы не дать этому … никому на свете проникнуть в дом. Ручка зашевелилась. Я держал оборону, и дверь плотно подпер собой. Но с той стороны настойчиво рвались в дом. Я держал и рыдал, но силы были не равны. Дверь рывками открывалась, несмотря на мои старания. Я не мог разглядеть, кто это ломился. Свет в коридоре включался в доме, поэтому с той стороны было темно. Я издал отчаянный крик, но дверь раскрылась, и темная фигура вошла. – Ты совсем чокнутый? – прошипел сквозь зубы Артем. – Игрушки все тебе! Он был не в себе. * * * – Артем, не ходи, – сказал я, и слезы покатились опять. – Эй, кто заказывал дождь? Ты чего? – Я знаю, куда ты собираешься. Там, правда, что-то есть. Что-то зловещее. Артем, я видел. Я смотрю, его не впечатлило моя искренность. – И что ты видел? Как кустик шевелится на ветру? Как собака пугающе лает на жуков в кустах? Я сам столько времени ломаю ветки этим самым кустам. Хоть одно дерево мне дало отпор? А сколько жуков я передавил. – Ты мне не веришь. – Это глючит твоя недоношенная психика. Я должен этому верить? Заткнись, и ешь. Он снова взял мой телефон и пошел в ванную, звонить товарищу. – Ну, звонил, Короб? … Все такие послушные сразу стали. Никому нельзя. Так вот, один я тоже не пойду. У меня малой истерит. По-любому сдаст, если пойдем. … Ну, ладно, встану пораньше, часа в четыре и пойду один. Вышел, а я в дверях, подслушиваю. – Не иду, выдохни, – прокомментировал Артем, наблюдая реакцию застуканного, то есть мою. Я выпрямился и сделал вид, что прохожу мимо. Прошел еще два шага, развернулся и пошагал наверх. В комнату я вошел осторожно, боясь кого-либо там увидеть, что-нибудь страшное и необъяснимое. Шаг, второй, взглядом оглядел все углы – все в порядке, расслабился, уселся на кровать, включил игру на телефоне. Я все никак не мог сосредоточиться на игре. За занавешенным окном выл ветер, и на огороде, то и дело, скрежетала какая-то жестянка, да что-то стучало. Я с опаской поглядывал на окно и ждал Артема. Через минуту он приковылял и лег в свою кровать. – Где ты так упал? Может, сломал? – заговорил я, чтобы нарушить молчание. – Нет, не сломал. Спрыгнул неудачно из окна. – Из окна? С заброшки? – Да, только никому. – Наспор, что ли? – Наспор. Подай-ка лучше портфель. Я с трудом поднял тряпочный грязный портфель. В нем, что-то позвякивало, как будто мелочь об что-то железное. – Это оттуда? – поинтересовался я. – Меньше знаешь, крепче спишь, – ответил Атрем, принимая свою сумку. Возле постели он скомандовал, – выключай свет, мне вставать завтра рано и дай свой телефон, я будильник себе наведу. * * * Занавеска торчала на улицу, будто ее кто-то там держал. Она была натянута вниз, того и гляди, оторвется от гардины. – Артем, – шепотом обратился я, не отводя глаз от окна. Он не отзывался. – Артем, – повторил я, уже посмотрев на его кровать. Она была пуста. Подушка валялась на полу, одеяло скомкано. Его не было в постели. Портфель был раскрыт. Из него вывалились банки с тушенкой «военный паек». Внутренний карман в портфеле был неаккуратно вырван, что наружу торчали нитки. На подушке лежал мой телефон. Я поднял его. Нажал на кнопку включения – загорелся экран. На электронных часах высветилось время. Было два часа тринадцать минут, и был пропущенный звонок. Я нажал на вызовы, чтобы посмотреть, кто звонил. Меня чуть удар не хватил – звонил Артем. То есть кто-то звонил с телефона Артема. Тот голос? Тот задыхающийся свистящий голос. Я вспомнил вчерашний звонок – весь похолодел. В два часа ночи. Звонили тринадцать минут назад. Артем не мог далеко уйти за пятнадцать минут. Или мог? Я кинулся к открытому окну, затащил занавеску внутрь. Сам вглядывался в темноту. Сначала оглядел огород, повернул голову к саду – никого. Посмотрел вдаль, на оранжевую заброшку – темно и глухо. Но почему лает Альфа? Она не лает просто так. Ее что-то беспокоит. Обычно, она лает или на чужых, или когда кто-то из нас уходит и не берет ее с собой. Я напряг глаза. Что-то должно быть видно, если Артем пошел в ту сторону. * * * Калитка была открыта. Я включил фонарь на телефоне, и мы побежали в темноту. Слов нет, чтобы описать мои ощущения. Мне было жутко страшно, что я чувствовал опасность всеми клеточками тела. Обострились все чувства, но я бежал навстречу своим страхам. Я хотел свернуть в кусты, чтобы сразу оказаться у оранжевой заброшки, но у Альфы были другие планы. Она повела меня к шлагбауму. Я не мог сопротивляться, она была сильнее. Может, она лучше знает, где Артем. Я последовал за ней. Альфа полезла в кусты вдоль первой заброшки, как раз туда, откуда мы в последнюю нашу прогулку с ужасом убежали. Альфуня упрямо тянула меня к огромным яблоням. Сквозь стекло и мусор, коробки и еще что-то очень мерзкое я пробирался к темному заброшенному саду. * * * Альфа рванула раньше. Она сорвала поводок у меня из рук и скрылась в темной густой растительности. Я застрял в кустах. Мои штаны зацепились за сухие ветки, и я отчаянно пытался освободиться. Что-то могучее и огромное подняло меня за капюшон вверх. Я закричал от ужаса и замотал руками в поисках его конечностей. Повернув голову, я увидел, что это огромная ветвь яблони. Она развернула меня перед собой и поставила на ноги. – Шумно, – прошипела яблоня. – Много шума, – повторила она вновь. Я перестал издавать звуки, только часто дышал, глядя на ее двигающуюся кору во все глаза. – Нельзя. К ее монотонному шипению присоединилась еще одна яблоня, росшая по соседству. – Беги. Беги отсюда, – раздался другой голос, чуть громче. У нее я увидел, что-то наподобие глаз и рта. Движением коры при разговоре она показала свое лицо. Страшное, морщинистое лицо. – Я ищу своего брата. Ребята. Компания ребят. Вы видели, куда они прошли? – заикаясь, произнес я, не своим голосом. Я старался говорить тихо. – Нельзя. Смерть. Боль. – Вам больно? – Тридцать лет мы терпим это. Боль. На ветках мертвецы. Посмотри, – несколько яблонь развернули свою тыльную сторону. И, действительно, я увидел висящие тела. Это вроде бы были солдаты. Они были повешены. На моей спине зашевелились волосы, тело мое покрылось ледяными мурашками. Я впервые видел мертвецов. Шесть солдат уродливо застыли в вечном покое. Я зажмурил глаза. Я не мог смотреть на бледные лица мертвых солдат. Деревья вновь спрятали в зелени свои таинственные ноши и заговорили. – Грибник. – Грибник бродит. Он ищет свое, – зашипела первая яблоня. – Что он ищет? – оцепенев, смог выговорить я. – Медали. Свои медали, – ответила вторая яблоня. – Беги отсюда. Он бродит, – добавила первая, а все деревья указали ветками на выход из заброшенной территории. – Мне нужно найти брата, помогите мне, – настаивал я. – Его не спасти, беги. – Почему, не спасти? Он ничего не сделал. – Медали. Он нашел их. – Кто? Артем? – Грибник, – как из последних сил выдохнуло дерево и вздрогнуло. Настала тишина. * * * Я почти у здания, замедлился. Перешел на шаг, старался не шуметь, только из-за сбившегося дыхания почти не слышал другие звуки. А звуки были. Где-то я слышал глухие крики ребят, где-то далеко, но в здании – слышалось эхо. Вход в него был с другой стороны. Нужно было обойти здание. Я пытался унять дыхание. Во рту пересохло. Сердце готово было выскочить. Вот он – вход. Я всегда боялся заходить в эту заброшку – она самая безнадежная, самая разрушенная. Вход представлял собой спуск в подвал. Я вошел, светя телефоном. В нос ударил сырой гнилой запах. Запах сырого болота и гнилых овощей. Под ногами разбитая керамическая плитка, кирпичи. Я осторожно перешагнул и прошел к разбитой лестнице без перил. Также осторожно поднялся на первый этаж. Только шагнул, чтобы оказаться в коридоре, телефон соскочил из рук, и я провалился в полной темноте в вязкое болото. В одно мгновение я с головой ушел под воду. Я даже не успел набрать воздуха в легкие, неожиданно оказался на дне болота в здании. Кто бы мог подумать. В страхе я оттолкнулся от дна и поплыл вверх. Когда воздух закончился, и я уже успел подумать, что это конец, показалась поверхность. Я с шумом вынырнул, вдохнул глубоко-глубоко, прокашлялся и чуть не заплакал от досады. Я ничего вокруг не видел, но слышал кваканье лягушек, где-то далеко плач ребят, выстрелы автоматной очереди и мужские голоса. Я должен выбраться, и пошлепал руками и ногами по холодной вонючей воде. Между пальцев плавала какая-то слизь. Я греб, представляя себе все ужасы мира. Наплыл в какую-то растительность, вроде камышей. Откуда здесь камыши, черт побери? – крутилось в голове. Получилось. Как я и думал, рядом с камышами должен быть берег, я нашел край, зацепился и выбрался. Вылез на бетонный пол. С меня ручьем текла вода. Одежда вся была мокрая. Выбора не было, я шел на голоса. В темноте я споткнулся обо что-то, начал щупать на четвереньках пол. Сначала я нащупал на полу маленький предмет, потом большой. Маленький предмет я покрутил в руках, уж больно он похож на сотовый телефон. Действительно, нашел кнопку с боку, нажал, загорелся экран. Это был телефон Артема. Значит, он точно здесь. Кстати мне сейчас телефон. Я включил фонарик и нашел второй предмет. Это был автомат. Старинный автомат, не современный. Он, наверное, тоже кстати. Как заправский вояка, я повесил на плечо автомат и, светя себе под ноги, пошагал вперед по коридору. Прошел до дверного проема справа, сосредоточился. Справа помещение, планируемая комната, оттуда слышны шаги. Кто-то оттуда идет. Я выключил фонарь и прислонился спиной к стене, я почти врос в нее и перестал дышать. Может, он пройдет мимо. Шаги начали удаляться. Я замер, десять секунд не дышу, жду. Сверху, неизвестно откуда, на меня упала коробка, и по мне побежали множество ножек. Я хотел закричать, но сжал себе рот рукой. Я чувствовал, как по мне бегает какая-то живность, типа тараканов. От одной мысли мне захотелось запрыгать и скинуть с себя эту гадость. Взяв себя в руки, я начал трясти мокрую кофту, голову, шею максимально без эмоций, без шума, хотя внутри меня творился эмоциональный хаос. Когда, вроде бы, на мне не осталось насекомых, я снова включил фонарь, прошел немного вперед, посветил в комнату справа. Не поверил своим глазам – это был кабинет, обставленный немецкими книгами, фашистскими знаками, фотографией Гитлера на стене. На полу разбросаны документы в багровых крапинках. В центре кабинета резной деревянный стол. За столом в кресле сидит убитый немец в немецкой военной форме черного цвета. На руке повязана красная повязка с немецким знаком – свастикой. Он был расстрелян из автомата, вся грудь его была в крови. Я сглотнул слюну, которая все не хотела глотаться. От испытанного отвращения я вышел из комнаты вон. Кажется, я только что чувствовал запах смерти. Но в коридоре я почувствовал еще запахи. Один из которых, это запах дыма. Где-то вдалеке слышны были выстрелы, немецкая речь, лай собак и плач детей. Я продолжил красться дальше по коридору. Из одного дверного проема в шагах пятнадцати от меня видны вспышки света и слышны выстрелы с голосами. Может, там Артем? – во мне теплилась надежда. Я был готов стрелять, если нужно, только бы не опоздать. Я продрог. Мокрая одежда облепила меня, предательски парализуя холодом. Каждая частичка тела была, как лед, а вокруг так промозгло, как в склепе. Я приблизился к комнате, заглянул крадучись. Комната показалась мне огромной, даже бескрайней. В двух метрах от меня стоял мужчина в черной одежде. Он стоял спиной ко мне и был похож на солдата. На нем была солдатская фуражка, ремень, в руках он держал автомат. Я встал в проеме, и мне стало видно, на кого он наставил автомат. Он кричал по-немецки и грозил расстрелять людей, забившихся к стене. Свет еле светил, был полумрак. Люди увидели меня и оживились. Бабка встала и крикнула: «Беги, Никитка!». Это была моя бабушка, рядом мой дед, мама и папа. Они выглядели измотанными, оборванными и худыми, что я не сразу их узнал. Немец повернулся в мою сторону и начал стрелять. За мгновение до его выстрелов, я лег на бетон и зажал руками уши. Стрельба долго не прекращалась. Я поднял голову, чтобы поглядеть на свою семью, живы ли они. Я был оглушен, но видел – моих не было больше у стены. Немец стрелял и упал замертво, почему-то. Рядом со мной прошагал кто-то в высоких военных сапогах. Он подошел к фрицу, ткнул его дулом, потом осторожно пошагал в бескрайние просторы комнаты. Шагал и пропал. Я не верил своим глазам. * * * Что это за место? Место, где сбываются кошмары? За спиной я услышал плотный лай собак. Лаяла свора. Точно больше троих. Агрессивно и яро собаки кого-то терроризировали. Я так понял, что другую собаку. Жертва отчаянно скулила. В голове промелькнула мысль: «Вдруг там Альфа». Я побежал, по пути заглядывая во все попадающиеся комнаты. Наконец, нашел. Действительно, грызли Альфуню. Шесть немецких овчарок яростно нападали на мою бедняжку и кусали с разных сторон, отчего Альфа взвизгивала и изгибалась. Я бросился на обидчиков моей собаки голыми руками. Диким криком я ворвался в просторную комнату и принялся оттаскивать от Альфы врагов. Одну за другой я раскидывал в разные стороны немецких зверей, не обращая внимания на то, что они рычали на меня и готовились напасть. Как рьяно я рычал в ответ, пытаясь напугать их. Я забыл, что в руках у меня автомат, что можно им воспользоваться для самозащиты. Я нажал на курок, когда одна из этих зубастых чертей прыгнула. В воздухе она застыла и упала без чувств. Остальные в ужасе убежали и скрылись во мраке здания. Альфа, как ни странно тоже. Я видел, она поковыляла вдаль комнаты и исчезла в тумане. Я звал ее, она не откликалась. Тогда я пошел в туман. Я шел, но уже не по бетону, а по земле, по серой траве. Вокруг меня простиралось серое небо, редкие кусты. В нос ударил запах гари. Я услышал звук мотора, звук работающих железок. Ко мне приближалась какая-то крупная машина. Я застыл, когда увидел, что на меня едет танк. Огромный немецкий танк времен Великой Отечественной. Такие я видел в старых фильмах, которые любит смотреть мой дедушка. Танк ехал стремительно, я не успел сообразить, что надо бежать, спасаться. Как вкопанный я стоял и не моргал. Так не бывает, – подумал я. И как только я так подумал, из ближайших кустов выпрыгнул советский солдат. Он бесстрашно прыгнул рядом со мной и утащил меня на безопасное расстояние. Затем бросил в танк какую-то железную кеглю и укрыл меня своим телом, прижав к земле. Последовал взрыв. Солдат побежал к танку с автоматом. Когда из дымящегося танка начал выходить полуживой немец, наш его добил звонкой очередью. И все это взаправду. Да, ну! – хлопал глазами я. – Вот тебе и «free faer». Запыхавшийся солдат подбежал ко мне, вытирая пот со лба собственной темно-зеленой фуражкой. – Ты зачем здесь, маленький вояка? – спросил меня солдат, подбирая мой автомат. – Моя собака сюда побежала, – выдавил я, удивляясь количеству шрамов на нестаром лице русского солдата. – Немцев здесь полно. Истребляют русский народ, ироды. Пойдем со мной, а то в следующий раз могу не успеть. – А куда ты идешь? – спросил с опаской я. – Вон, в тот лес, – показал он пальцем на лесопосадки, что высились на пригорке слева. – Там наши, партизаны. – Я брата ищу, Артема, поможешь найти? – – Война, сынок, все кого-то потеряли. – Нет, он живой, я видел, он сюда пошел. – Может, он уже у наших, кто знает? Пошли пока. Может, найдется Артемка твой. И пошагал. Я за ним. Походка у солдата была бодрая. На нем была темно-зеленая рубашка, штаны, заправленные в высокие сапоги. Через плечо у него была перекинута серая мешковатая сумка, полупустая и два грязных автомата: его и мой. – А ты что тут делал? Как меня нашел? – разговорился я. – Я на задании был. Добыл важную информацию из немецкого штаба. Удачно сходил. Удачно, что тебя увидал, спас дурака. Раздавил бы и глазом не моргнул. Тут не зевай. Или ты, или тебя, – не сбавляя темпа, шагал впереди меня солдат, часто крутя головой направо и налево. – Меня Степаном зовут. А ты кто такой будешь? – Я, Никита, заблудился здесь. Страшно у вас. Никогда раньше... * * * – С добычей? А, Степан? – приветливо встретили нас вооруженные партизаны. – Прибавка нашему полку, – также приветливо произнес мой спаситель. Дальше мы пошли с сопровождением. Они шли впереди, я плелся следом. Я изучал новые лица. Один был коренастый, с русой бородкой, обросший, как леший. Другой был с темной бородой, худощавый, невысокий. Третий – рябой, с огромным шрамом от переносицы до щеки, из-под главного убора торчали рыжие спутанные волосы. Эти чужие люди внушали уверенность. Мы уже не одни. Так, в темпе, дошли до лагеря. Лагерь представлял собой обжитый лесной участок. Деревянный домик-хижина, вокруг которого ходили туда-сюда люди: две женщины готовили дичь прямо в земле, дети собирали сухие ветки и складывали под навес, мужчины чистили оружие, кто-то перевязывал раны. Мы разглядывали друг друга. Они казались напуганными. Лица были в пыли, кое-какая одежда была грязна и изодрана. Я искал глазами знакомое лицо. Артема. Я обошел весь лагерь, но Артема не было среди них. Никаких собак. Я подошел к Степану, жующему корочку хлеба и еще что-то из железной миски. Похлебку, наверное. – А здесь все люди? Или еще есть лагерь? – спросил я Степана, когда не нашел того, кого искал. – Многих уже нет. Осталось всего ничего. Двадцать два человека с детьми. – Как вы здесь живете, дядя Степан? – Мы часто переезжаем, – усмехнулся Степан. – Выполняем спецзадания, которые поступают от командования, прячемся здесь. Женщины и дети помогают нам. Им деваться некуда. Вот такая жизнь настала, брат. Жили себе без бед, жили, но пришел поганый немец, и кончилось счастье. Сегодня есть, завтра не знаем, что будет. – А что дети едят? – А что найдут. Что прыгает в лесу, что бегает, то и ловим, то и едим все. Я замолчал. Это мне не у бабушки на кухне в две тысячи двадцатом. Люди пытаются выжить. Война. Я завис ненадолго, оглядывая этих несчастных людей. Это могут быть мои предки. Это судьбы, которые надломились в далекие сороковые годы. Дети моего возраста не играют, не смеются, они напуганы до смерти, но каждый из них готов пожертвовать собой ради жизни ближнего. На моих глазах выступили слезы. Я совсем отчаялся. Куда я попал? Может, я сплю? Я не должен их видеть. Это не мое время. Меня не должна касаться эта война. Я заночевал в лагере. Завтра попробую поискать Артема, пойду со Степаном в разведку. Я лег возле другого мальчика в хижине. Его звали Ваня. Нас уложили в солому, укрыли тулупом двоих. Другие дети легли с взрослыми: кто на улице, кто в землянке, кто под навесом – не до капризов. Я проснулся от ужасного грохота. Грохнула граната где-то недалеко от лагеря. Рассветало. В хижину чуть-чуть проникал свет. Послышались автоматные очереди, перекрестный огонь. Наши забегали. Мужики стреляли и уводили женщин с детьми. Степана не было видно. Мы с моим соседом вскочили и попытались спрятаться. Огонь сквозил со всех сторон, мы забились в угол, головы пригнули, уши закрыли. Я надеялся, что это все в не взаправду, что со мной такое произойти не может. Я кричал: «Не надо!», «Не стреляйте!». Мой сосед пополз. Он пополз до хлипкой двери. Вдруг дверка слетела с места, появился немецкий солдат. Он наставил автомат на Ваню, с которым мы только что спали под старым тулупом, и высокомерно процедил, глядя на Ваню и на меня в углу: «Aufschtein. Фстафай, rusisch kinder». Ванька не поднимался. Солдат повторил свою команду. Ваня уставился в землю лицом и завыл, приготовившись к смерти. Солдат навел автомат на него. Я замер, в ожидании страшной неизбежности. За хижиной продолжался бой. Неужели все? – пронеслось в голове. Высокомерный фашист приготовился стрелять. Вдруг, на его теле появилась кровь, и он упал прямо на мальчишку. Его кто-то застрелил. В дверях появился Степан. – Хлопцы, за мной, бегом, – бесстрашно скомандовал он, как всегда, крутя головой по сторонам. Автомат застреленного немца он забрал себе и помог вылезти из-под мертвого белому от испуга мальчику. Мы побежали. Степан крикнул на ходу, чтобы мы прятались под толстыми стволами деревьев, а сам вел яростную перестрелку с врагом. Он выводил нас из леса. Когда мы оторвались, я увидел просвет вдали и рыжую собаку, похожую на Альфу. Она увидела меня, залаяла и запрыгала. Мой спаситель Степан с Ванькой побежали направо, я – к просвету. Мне не по пути с ними, я, кажется, понял, что не должен был заходить в туман. Я приближался к Альфе, а она лаяла и вела меня сквозь туман. Я задыхался от бега, страха, но все-таки потерял из виду Альфуню. Я увидел взорванный танк, мимо которого я проходил, когда попал на войну. Значит, я на верном пути. Дай Бог, чтобы так и было, – начал молиться я. Еще несколько метров, и я опять, как по взмаху волшебной палочки, оказался в комнате. Прошел в направлении темного выхода. Ужас, я в коридоре заброшки. * * * Ребята упали на пол. Их руки освободились, а ветеран пошагал в коридор. Деда Касима уже не было видно. Также растворился, став под струю света, и дед Степан. Комнату залил яркий ослепительный свет, что мы закрыли глаза руками. В следующее мгновение мы услышали лай Альфы, раскрыли глаза. Свет стал терпимым, или глаза наши адаптировались к свету. Альфа забежала в комнату и начала лизать мне лицо. Она радовалась тому, что нашла нас. А мы были рады, что закончилась эта кошмарная ночь. Вокруг нас валялись обломки кирпичей, битого стекла, кучи мусора. В широкие оконные проемы без окон лился дневной свет. На улице чирикали птицы и перелетали с ветки на ветку, будто ничего не произошло, будто все это нам приснилось. Мы встали на ноги и оглядели друг друга. Наши волосы все еще были белые. Это был пепел. Мы начали трясти головами и смахивать с себя этот серый налет. На полу мы увидели разбросанные медали. Это свидетельствовало о том, что случившееся нам не показалось. Что перед нашими глазами в образах двух ветеранов промелькнула судьба всего российского народа, жившего почти век назад. Российского народа. Не только русского. Победа наша многонациональна. Не важно, какой ты национальности, важно, что ты делаешь ради жизни земле и чем наполняешь себя в процессе жизни. Мы собрали ордена и не спеша вышли из оранжевой заброшки. Альфа шла устало, мы тоже. Семеро и собака возвращались домой, как участники Великой войны, неся с собой ордена наших Великих предков. Девять круглых символов. На каждой написано «За отвагу». Один орден был поврежден пулей. Ее владелец был ранен прямо сквозь орден, и орден, смягчив удар, возможно, и спас ему жизнь. Герой в течение всей войны получал эти бесспорно дорогие награды. Я пробыл на войне несколько часов, и эти часы оставили в моей душе неизгладимый след. Что же творилось в его душе? В душах всех прошедших через этот ад? Около нашего забора мы снова оглянулись на заброшку. Она также одиноко стояла, но ее облюбовали птицы. Даже здесь было слышно, как поют и радуются голуби, грачи и скворцы, кружась над ее дырявой крышей. На «нашей аллее» теперь будут жить птицы, совьют гнезда, и из года в год будут летать над мирным небом без единого напоминания о далекой войне. Мы с Артемом зашли за калитку, ребята пошли по домам. Нам всем надо было отдохнуть – переварить пережитое. Мы привязали Альфу, а сами сели на ступеньки крыльца и окунулись в раздумья. Мы думали об этой ночи. В воротах появилась машина деда. Отработал. Бабушки, видать, еще дома не было, а то она бы встречала нас у ворот. * * * – Держи лучше, Артем, – недовольно провопил я, когда лестница, приваленная к яблоне, покачнулась. Артем держал лестницу внизу, а я вешал скворечник. Мы с ребятами решили облагородить «нашу аллею». Данил с Денисом устанавливали самостоятельно сколоченные деревянные лавочки. Уже две установили. Наиль со Славкой помогали. Дома ребята пустили по низу лавочек железный каркас и нарастили арматуру к ножкам, чтобы можно было поглубже в землю воткнуть новшества. Азамат придавал красоту лавочкам, покрывая их лаком. Сверху открывался отличный вид. Я с замиранием сердца любовался на кипящую работу и оживленный, когда-то вселявший ужас, уголок. Мамочки с детьми прогуливались по аллее, катя перед собой каляски. Карина, подруга Артема, держала Альфу на поводке. Альфа подпрыгивала – ловила угощение, которое подкидывала ей Карина. Медали мы отвезли с дедушкой в город, передали в музей боевой славы. Они заняли там почетное место под стеклом. Я поискал в Интернете информацию о Степане Ивановиче Бурлакове. Было не сложно, так как в девяностые о его смерти писали в газетах. К сожалению, у него не оказалось родственников. Он был женат, но жена его умерла раньше него. Своих детей у него не было. После войны он проработал в сельском клубе, устраивал мероприятия, танцы, работал с молодежью. Очень любил рыбалку и собирательство грибов. Так и жил. Я достал его фотографию. В интернете она была. На ней ему было лет сорок. Он стоял возле деревенского дома в кителе, увешанном девятью медалями. Я написал о нем сочинение. Его напечатали в местной газете «Призыв». В своем сочинение я рассказал о его отваге, о его опасной войне. Я сделал все, чтобы Степан Иванович не был забыт. Каждый из компании Артема получил незабываемый урок. У Артема с тех пор на челке остался клок седых волос. Мы все посмотрели на мир другими глазами. Эта история сплотила нас с братом. Теперь он берет меня с собой на улицу и больше не задирает. Он сильно изменился. Я много думал над словами грибника о потерянном поколении. Я думал о его разочаровании, о его несправедливой судьбе. Что касается меня и нашей компании, мы постараемся сделать мир лучше. Наш пример подхватят другие, и все следующие поколения. Урок не пройдет даром. Мы еще докажем, что наши прадеды не зря вернули нам Родину.