2040-е. Маразм крепчал

Василий Кузьмич не хотел замуж. - Ну зачем мне замуж, я свое уже отжил, - кокетничал Кузьмич. Материться то в их корпорации уже в 2034-м запретили. Так что кокетничал, чего ещё то, ничего ж больше нельзя. - Да ты Кузьмич в самом соку, - говорили мужики в цехе, - Кто, если не ты? Ржали, конечно, как кони, но вежливо - за одно грубое слово десять процентов зарплаты снимали. Корпорация "Огургрибпром" держала людей за шею плотно. Плотоядно даже. Да все корпорации нынче так. А окромя корпораций ничего и не было уже, почитай, пять лет как. - Васенька, ну говорят нужно, значит нужно. Потерпи до пенсии, осталось девятнадцать лет всего, - причитала дома пожилая жена. Кузьмич молчал, с толерантным выбором своим не спешил. Вызывали в смартком. Это комитет разумных инициатив, значит. Орали, но вежливо, потому что уже же цивилизация, двадцать первый век, чай, не партком. А в конце председатель смарткома нежно так, терпимо зашипел: "Ну ты, Кузьмич, поднажми там с выбором. А то через неделю смартбилет на стол положишь". Кузьмич аж задрожал поджилками, без смартбилета сейчас никуда. Работу не найдешь. Да что там, хлеба не купишь. Ну и рубанул правду-матку: "А ты, Михал Саныч, на себя то посмотри. Ты ж с бабой двадцать восемь лет живёшь?" - Ты к чему клонишь? Будет тридцать лет и я, как полагается, озабочусь вопросом толерантности, потому что это разумный выбор, - председатель напрягся. - Да к тому. Вон к ней, - Кузьмич кивнул на секретаршу смарткома Ситечкину, - Ты помимо жены с ней уже семь лет живёшь, все знают. Итого в сумме тридцать пять. Уже пять лет, как должен переменить привычку. - Ты, Кузьмич, тово. Говори, да не заговаривайся. Не твоего ума это дело, - председатель нахмурился. Заседание быстро свернули. Кузьмичу ещё дали время. Про смартбилет никто не заикнулся даже. Дома Кузьмич мрачно смотрел смарттелик. Он полжизни пробыл мастером в цехе, привык к ребятам. Неужто выкинут, сволочи. Что же за времена наступили. Вроде на всех каналах осуждаем заокеанских супостатов. Извращенцев этих. Мы то не такие, на их указания нам насрать. Наш жёстко так сказал, как отрезал: "У нас женатые выходят замуж раз в тридцать лет. Мы уважаем наше наследие, традиционные взгляды наших предков и придерживаемся ценностей. Понимаем, что нужно идти в ногу со временем. Но неприемлемо, вот так каждые пять лет туда-сюда бегать, менять роли. Мы не в Америке, слава богу. Неженатые да, считаю допустимым. Но опять таки без насилия. Ну не хочет человек, пусть имеет возможность жить по-прежнему, хотя и за полярным кругом с вычетом 70% зарплаты". Кузьмич вздохнул. Внуки в Тикси не поедут, да и бабка здесь останется. Работы там нет, народищу нагнали, а занять нечем. Загнусь я там, ой, загнусь. А детям помогать надо. Мысли были мрачные. Смарттелик немного отвлекал, подстраивался под Кузьмича. На экране сидели четыре молодухи топлес и рубились в домино - играли на раздевание, и все четыре проигрывали. На рекламе удочек и прикормки Кузьмич задремал. Тянул Кузьмич до последнего. Все сроки вышли. Совместили заседание толеранткома, корпораткома с заседанием смарткома. Кузьмича полоскали три часа подряд на разные лады. Припёрли к стенке. Он весь красный сидел, лысина в испарине. Материл всех жутко. Но только мысленно. В конце концов не выдержал и заорал: "Да пошли вы все на хер! Я за негра замуж выйду! Из отсталой Африканской страны. Нищего! Вот вам всем!" Ну довели мужика. Все переглянулись. Даже скучавшие в смартфончиках отвлеклись. Сперва думали оштрафовать Кузьмича за грубость на ползарплаты. Да какое там. Негр. Из Африки. Нищий. Из отсталой страны. Тут не перешибешь. - Ты подумай ещё Кузьмич! Остынь. Сам понимаешь, годы твои не те, выдержишь ли негра то? - Михал Саныч примирительным тоном пытался успокоить разозленного мужика. Через месяц сыграли свадьбу. Белозубый пожилой негр хищно поглядывал на Кузьмича и улыбался во весь рот гостям. - Какой здоровенный, - сочувственно шептались гости. Кузьмич бороду сбрил неумело, и негр при поцелуях морщился, видать, кололи ему жёсткие волоски лицо. Одет был Кузьмич в белый брючный костюм, волосы слегка завил, туфли выбрал с небольшими каблуками. В целом похож он был на малопривлекательную тощую вульгарную бабу в годах, однако, негр ничего, виду не показывал. Видать, и не такое в своих Африках видал. Кузьмич, предвидя развязку, старательно накачивался водкой, но негр в разгар веселья наклонился к "невесте" и шепнул на ушко Кузьмичу на вполне сносном русском: "Притормози, разговор есть". Кузьмич бормотал что-то недовольно, но прыти поубавил, то ли к патриархату был склонен, то ли надеялся на чудо. Когда молодые ушли на верхний этаж корпоративного отеля в спальню, гости притихли. Показное веселье пошло на спад, Кузьмича все почти в открытую жалели. А когда сверху раздался истошный вопль Кузьмича, переходящий в визг, все вообще замолчали и с мрачными лицами принялись допивать спиртное. Первым ушел представитель смарткома , зафиксировав что-то у себя в блокнотике. Потом поспешило заводское руководство. Оставшиеся проводили их злобными взглядами. Тишину никто не решался прервать. Но и водку бросать было нельзя. Случилась беда, а водку в беде не бросают. Так и сидели. Каждый пил и думал о своем. О своем замужестве. А Кузьмич с негром лежали в огромной кровати. Одетые. И дружно ржали. - Представляю их рожи, когда я заорал. Я никогда ещё так не орал, даже когда Пашке Горбатову халат в станок затянуло, - Кузьмич был в отличном настроении. - Джестоки ты Кузмитщ, - смеялся негр, - Но справедливы. Так им толерастам. Развели тут понимаещ. Во што великую страну превратили. Оказалось Чуквуемека, так звали негра, учился в России в начале 2000-х, немало водки попил в Москве, и вообще был свой в доску парень. Вернувшись к себе на родину, работал инженером, строил ГЭС. Потом случился переворот, сидел семь лет в тюрьме, его чуть не съели сокамерники. Страну дикари-фанатики за семь лет разорили полностью. Когда он вышел, семью прокормить было не на что. И тут началась толерастия в Европе, люди получали поощрительные баллы за помощь беженцам, за прием негров в семью и тому подобное, а накопившиеся баллы позволяли и не работать даже. В Африке открыли квоты, и люди ринулись записываться. Чтобы выжить. Поневоле и Чук, так его теперь звал Кузьмич, вынужден был записаться. Он был поражен, когда на него пришла заявка из России на брак с пожилым уже мужиком, уж Россию то он знал. Но семью надо было спасать, и он поехал. Теперь они с Кузьмичём кумекали, как пристроить жену Чука к жене Кузьмича, да и взрослых детей Чук хотел перетащить в Россию. Через неделю ответственные лица посчитали коэффициенты толерантности и социальной ответственности Кузьмичу. Посчитали и ахнули. Набрав 4360 баллов, Кузьмич получил место заместителя главного инженера завода, а по партийной линии занял место зампреда областного смарткома. Кузьмич мысленно потирал руки: "Ну я вам, падлы, покажу толерастию". Чук сходил на курсы русского языка, потом подтвердил диплом. С Кузьмичём они занялись контрабандой толерантности, попутно вытягивая родных и знакомых Чука из нищей страны. Работали они слаженно, как одна семья. Да они же и были одной семьёй. Мужики сдружились. Вместе на рыбалку, вместе за грибами. Такое у них взаимопонимание возникло, что бывает, посмотрят друг на друга и давай ржать, как кони. Да они друг с другом наговориться не могли. Зажили в общем душа в душу. В качестве образца толерантности, как успешную семью, Кузьмича и Чука даже на телевидение приглашали. Некоторых зрителей, конечно, тошнило от одного вида пожилых толерастов, но большинство нутром чуяло подвох, глядя на хитрющих пожилых мужиков. Ведь на Руси и в 2040-х народ понимал, что закон это одно, а реальность это другое. Наш народ из любой ситуации выкрутится, даже из толерастии и квот глобального потепления, как бы ни были хитроумны всякие чубайсы и биллы гейтсы. Так и живём.