Туман непроглядный

Туман стелился по земле рыхлой пеленой. Казалось, что вот протяни руку и схватишь что-нибудь невесомое или реальное из леса да отбросишь в ужасе. Старик тяжело дышал, но шёл. Каждый шаг давался с трудом, ноги подкашивались и цеплялись за корни деревьев. Весь лес казалось бы замер: не было слышно ни птиц, ни стрёкота кузнечиков в траве, да и река неподалеку и та притихла. Ни шороха, ни всплеска... Путник остановился, отдышался. Получилось сипло, прерывисто. - Дойти до хижины надо, а там и помереть можно, - сказал вслух старик. Как будто не только себе молвил, но и всему вокруг. Чтобы верили, что дойдет. Чтобы не мешали. Оставалось обогнуть вон ту сопку, да и упрёшься в столетний дуб. Сесть бы около него отдохнуть. Старик упал на колени. «Не дойду…сил нет…» - пронеслось в голове. Тут же сверху как пуля просвистела. «Странно… грохота никакого не было», - подумал старик и медленно стал подниматься на ноги. Встав, огляделся вокруг: «Ни зги не видно. Ладно, видать, почудилось». Сопка показалась. А вот и дуб. Будь хоть в сто крат туман сильнее, ощупью добрался бы. Хожены-перехожены эти тропки за много лет. Не заплутаешь. Присел старик у дерева, погладил шершавую кору уставшей рукой, как будто приласкал. Рядом с ним рос уже порядком окрепший молодой дубок. Ветвями к небу тянулся, старался. Старый дуб как сына его опекал. От жары скрывал, от лютых ветров как мог загораживал. Вот в десяти шагах отсюда и хижина. На первый взгляд ветхая, мхом поросшая, совсем не крепкая. А внутрь зайди – рот разинешь. Стволы и ветки как новые, ничем не тронутые. Ухаживает за своим домом старик. Бережет. Лапу сосновую берёт и хвоёй, как веничком стены метёт. Вот и порядок кругом. Старик уже и сам стал забывать, сколько лет прошло, как он здесь. Может, двадцать, а, может, и все сорок минуло. Не ведал да и не хотел. Вся жизнь к старости мигом кажется. А в памяти то и дело всплывают картины из прошлого. Одна ярче другой… Имя у старика незамысловатое, но красивое, родовое, старинное: Силантием матушка назвала. «Силы в нём немерено будет», - сказала, глядя, как палочки деревянные, между собой связанные, сминать пытается, что вместо погремушки были. И нарекла лесным именем. Отец не возражал, гордился сыном. По хозяйству Силантий первым помощником был: лошадь от пахоты уставала – вставал вместо неё. Воды из реки наносить – за здравие было. И язык природный знал, уж неизвестно через какое колено передалось, но любила его живность всякая. Прислушивалась к нему. Бывало, присядет передохнуть, и тянется к нему то гусёныш, то котёнок приблудный. Бабочки на ладони садились, а он с ними разговаривает да любуется. А в лесу – и подавно. Как за дровами отправится, так и жди его к утру, если не через пару дней. Бродит по лесу, что выискивает – непонятно. Грибы, ягоды кругом. Зверья столько, как не подивиться. Вот и пропадает там. Как второй дом лес-тайга ему. Возвращается с тем, зачем отправили, да вдобавок с собой поленца сосновые и берёзовые принесёт. Потом сидит ложки да чашки изладить пытается. Мать с отцом и не мешали. Вымахал Силантий в парня знатного, видного, синеглазого. Многие девчата им издалека любовались, а молодцы деревенские побаивались. Вот и ходил он, как нелюдим, хоть вины за ним никакой и не было. Тогда осенняя пора была – время покоса. Вот и отправился он с отцом на заготовки. Как раз и грибы пошли, так что тут и там виднелись на полянках девичьи платки. Вот один платок он там и заприметил. С полной корзинкой грибов шагала она по просеке. Уставшая, довольная. Сама как стебелёк хрупкая. Еле эту самую корзинку и тащила. Сам не понимает, почему, бросил косу оземь, да кинулся ей навстречу. Молча взял корзинку из её рук и пошёл рядом. Аглая испугалась было такого натиска, но взглянула на него карими глазами и еле заметно улыбнулась. Отец так же молча проводил их взглядом, поднял брошенную сыновью косу и пошагал дальше, думая: «Запала она ему в сердце, зазнобушка. Пришло время…» Уже через неделю зазвали сватов и получили от ворот поворот. Родители Аглаи уже давно обещали её в жены зажиточному. А тут простолюдин какой-то. Прямо так и сказали сватам. Аглаю даже во двор не выпустили из дома, слёзы лила потом всю ночь. Не знала она о том, что в невесты давно уготована. Но не из тех Силантий был. Не смирился с потерей, да и назвать это так не мог, потому, как любой ценой решил из дома родительского любимую свою выхватить. Горевал, забросил все свои дела, следил за ней повсюду. Бежать надумал. Во все времена влюблённые на такой шаг решались, если не по воле их всё шло. Так вот, когда отправилась Аглая по воду с матушкой, отлучилась от неё якобы по нужде в просеку, там Силантий её и поджидал. Тут они и сговорились в другой раз при случае скрыться. А Силантий уже в лесу давно припрятал самое необходимое для их лесного счастья. И в один из дней, когда уговорила Аглая отца взять её с собою в лес, оттуда и бежали. Силантий все тропки там знал, а батюшка её плутал-плутал, аукал дочь, да так и вернулся ни с чем. Понял, что натворил, да поздно. Тем временем Силантий уводил милую свою в тайгу бесконечную. Шла она за ним, как привязанная. Чувство взаимное, сильное, настоящее не разлучало. Пришли они в самую гущу, присели и призадумались. Домой нельзя. Что делать? «Будем тут свой век коротать», - решил он. Кротко и покорно посмотрела на него невеста и нареклась ему лесной женой. Благо, силы у Силантия было немало, так что скоро сделал он хижину лесную из веток сосновых-еловых. Мхом пол застелил. Да принялся утварь незамысловатую в их дом делать. Спустя время и Аглая освоилась: стала уже без страха по лесу гулять, поляны и тропы изучать-запоминать. Река недалеко была, туда и бельё полоскать ходила, да воду вместе с милым из родников носила. Как мог берёг её Силантий. Одну редко оставлял, только, когда на охоту уходил силки расставлять, она дома оставалась. Бежал потом с добычей домой через буреломы. Страшился, что вновь потерять её может. А время ведь течёт незаметно. Вдали от людей и подавно. Всё было хорошо, но стало вдруг плохо Аглае. Казалось, - заболела. Где помощь искать – непонятно, в народ выходить опасно. Вспомнил тогда Силантий, чему мать его учила при болезнях делать. Кинулся травы нужные искать. Тут остановила его жена: - Не нужно трав и кореньев, Силантьюшка. На сносях я. Заискрились глаза его радостью, засверкало всё вокруг счастьем. Обнял свою любимую, прижал прямо к сердцу и долго не отпускал. Сынок у них родился. Силантий сам помогал ему свет белый увидеть. Закутали они его в тулуп отцовский, положили на траву, да и прилетела к нему бабочка, села на лобик младенцу и сидит. - Добрый парень у нас родился, - сказал Силантий жене. - К природе чуткий. Будто василёк в поле синеглазый. Васяткой и назовём. Васятка рос таким же сердечным ко всему живому, как отец, и с таким же кротким взглядом, как мать. Лес был его домом, его миром, его душой. Бывало часами мог сидеть у реки и смотреть, как рыба плещется-играет. Из любого корешка какую-нибудь поделку мог сотворить. И этим весь в отца пошёл. Силантий брал его и на охоту: силки на птицу ставить, хоть и жаль было пернатых, но что поделать. Васятке шёл двенадцатый год, когда отправились они с утра пораньше с отцом в очередной раз рыбу добывать. Закинули самодельную сеть, да и пошли вдоль реки. В тот день небо хмурилось, непогоду обещало. Подул лёгкий ветерок. - Ничего, сынка, сдюжим до дождя. Как раз самый клёв будет, - наставлял Силантий. Течение становилось всё сильнее. Ветер силу набирал. От этого становилось и страшно и задорно: кто кого? Васятка чуть ли не бежал. - Да погодь ты! Разогнался! – нахмурился отец, - Гляди, какую волну ветер гонит, как бы тебя не замело... Не успел ответить сын отцу – сбила с ног вода. Потащила, закружила. Бросил сеть Силантий, но не успел сына схватить. Понесла его река так, будто в водоворот тащила. Долго бежал Силантий вдоль берега, разбивая босые ноги о коряги и камни. Плавал по реке обессилевший, нырял - искал в воде сына. Молился, звал кровинушку. Да без толку… До ночи бродил вдоль реки. Охрип от крика… «Аглая ведь не переживет…» - его мысли скакали, сердце бешено колотилось. Казалось вот-вот выпрыгнет, а он схватит и сожмет так, чтобы не билось больше. Ведь не уберёг сына… Домой вернулся наутро. Аглая выбежала навстречу из хижины, да так и присела на пригорке. Силантий был один. Сердце материнское беду сразу почуяло, слёзы из глаз хлынули… Каждый день ходили они вдоль реки, кликали Васятку. И так изо дня в день. Не откликался их василёк, видно в поле он уже цветком вырос… Зачахла от горя мать. Не смогла беду перенести. Не помогали ни коренья всякие, ни травы лесные, какие Силантий разыскивал. Горе внутри Аглаю точило и сгубило вконец. Похоронил её Силантий под тем самым дубом. Решил, что век будет коротать один-одинёшенек. В лесу помирать и останется. Но не ведал он, что в разных концах тайги, одними тропами порой ходил он не один. Выжил мальчонка, спасся Васятка: за корягу зацепился, да и плыл по течению, пока буря не угомонилась. Далеко унесла его буйная река. Освоился на новом месте, пообжился по науке отца. Многое в лесу ему ведомо было. А неведомое не страшило, рождён ведь был под соснами – повитухами. Они и охраняли. К людям выходил редко: свои поделки только продать - ложки, да тарелки из лесного дерева. Силаньтьева наука даром не прошла. Или обменяет на нужные для себя вещицы, да снова в лес уходит. А говорить ни с кем не хотел. Издалека увидит грибников, по грибы-ягоду приходивших, посмотрит на них и идет к себе в хижину своей дорогой. Родителей своих долго искал. Горевал парень. Знал бы он, что рядышком с отцом порой ходили, да так и не встретились. Тайга – она как омут: зайдешь и не выберешься. А кто-то и сам выбираться не хочет. Видно судьба у мальчонки была – лесником стать. Отшельником, да леса хранителем. Только порой снится Васятке, будто он свистульку сделал из дерева, а сам туда горошинку положил, да и дунул, что есть силы. И полетела горошинка, свистит что есть мочи... Будто пуля… А кругом туман непроглядный. И куда она подалась – неизвестно…