Мишель Пфайффер и Шон Коннери

Ко мне не раз уже обращались авторы литературных сайтов с просьбой рассказать об участии моём в съёмках различных художественных фильмов, как отечественных, так и зарубежных. Я всё откладывал, но очень коротко о первом фильме (венгерском «Имре Кальман»), в котором я участвовал, я уже немного рассказывал. Теперь поведаю об американском фильме «Русский дом», в котором снимались очень известные актёры – Шон Коннери, Мишель Пфайффер, Клаус Брандауэр и др. Это был 1990 год. Я жил тогда в Москве. Как-то мне позвонили из актерского отдела «Мосфильма» и предложили сняться в эпизоде фильма «Русский дом». Фильм американский, режиссер Фред Скеписи. В американских фильмах я ещё не участвовал (это был, как мне кажется, первый фильм заокеанский, который снимался в СССР), и мне было интересно посмотреть на голливудскую кухню производства кино. Я, конечно же, согласился. Утром подхожу к проходной Мосфильма и неожиданно вижу колонну выезжающих из ворот машин. В основном грузовых, автомобилей для съёмок, и каких-то других. Это меня очень удивило. У нас обычно выезжало пару спецмашин и автобус для массовки, в котором нередко находились и актеры, участвующие в данном эпизоде. А тут целая вереница машин самых разных. Надо же. На студию для участия в эпизоде пригласили человек 12 (примерно, точно не помню), уже нередко участвовавших в массовых сценах. В автобус нас пригласила бригадир, женщина, которую я хорошо знал, но имя её, к сожалению, уже не помню. И мы поехали в Переделкино, где и должна была проходить эта съёмка. Когда мы приехали в Переделкино, нас попросили оставаться на своих местах. Очень скоро в автобус зашла помреж с нашей стороны. Она отобрала небольшую группу из нас, в которую я не попал. Меня это, конечно, несколько удивило, потому что меня почти всегда в таких ситуациях выбирали одним из первых. Ну ничего, подумал я, посмотрю за происходящим из автобуса. Внезапно все отобранные кандидаты вернулись на свои места, а вслед за ними пришел американский помреж и первым указал на меня. Нас привели на небольшое кладбище, расположенное на склоне небольшой возвышенности, наверху которой располагался дом для престарелых. Кажется, цековских работников, которые из своих окон видели могилы, среди которых и они, возможно, должны были обрести свой вечный покой. На этом же небольшом кладбище находилась и могила Пастернака, возле которой и должны были проходить съёмки. Первым туда подошел я и, имея лишь небольшой словарный запас в английском, весело сказал : «Хелло». Так же мне ответил, поддержав мою шутку, представительный мужчина, который протянул мне руку в перчатке, и представился: «Фред». У нас здороваться в перчатке не принято, руку я, конечно, пожал, но мне это не понравилось и я лишь кивнул ему. Только чуть позже я узнал, что это главный режиссер фильма, австралиец Фред Скепси (так мне слышалась его фамилия). Фред Скепси мне показался человеком очень скромным и чрезвычайно спокойным. Говорил негромко, без повелительных интонаций и больше в переговорное устройство. Он, казалось, был полной противоположностью многим нашим режиссёрам, вечно нервничающим, иногда покрикивающим, часто недовольным нерасторопностью гримеров, реквизиторов и других людей, участвующих в организации съёмок. Наиболее употребляемым словом у Фреда было слово «плиз». И это «плиз» действовало на всех более недовольных возгласов, в которых и потребности не было. К съёмке подготовились довольно скоро. Нашу группу расставили у могилы Пастернака (чуть поодаль). Через переводчицу нам пояснили, что мы посетители могилы именитого поэта, а одна из нас (наша бригадирша массовки) будет читать стихи Пастернака. В это же время у самого памятника поэту ведут беседу актёры Шон Коннери и Клаус Брандауэр. Что по сценарию здесь происходило, о чём говорили герои, мы, конечно, не знали. Мы должны были, как было понятно, с «благоговейными» лицами слушать какой-то потрясающий стих Пастернака. Я располагался наиболее близко от камеры (так меня поставили). Вскоре пришли Коннери и Брандауэр. Разговор со Скепси был очень коротким. И это понятно, актеры высшей пробы, всё понимают налету. Фред словом и жестом объявил старт, и съёмка началась. Кадр был непродолжительным. Актёры и режиссёр о чём-то поговорили и вновь стали готовиться к очередному дублю. Всё то же самое повторили ещё раз. После этого были какие-то задания рабочим сцены. И что нас всех в них удивило – это их джинсовые костюмы с многочисленными специальными карманами и карманчиками, в которых чего только не было: отвертки, молоточки, клещи, пассатижи, кусачки и, видимо, много чего другого. Мы тут же вспоминали организацию наших съёмок. Бывало, режиссёр нервно кричит рабочему: «Да прибейте же наконец эту доску…». «Молотка, к сожалению, нет». - отвечает тот. «Да попросите же у кого-нибудь в этом доме молоток. Солнце скоро зайдёт». – хрипит режиссёр. Рабочему приносят, наконец, молоток. После этого выясняется, что и подходящих гвоздей нет. И т.д. А у американцев, как оказалось, есть всё, из чего можно соорудить быстро всё, чего бы только не попросил режиссёр, озарённый неожиданной фантазией, но об этом чуть позже. Очень незаметно прошло минут 45-50, после чего нам был объявлен перерыв. Могила Пастернака располагалась, как я уже говорил, на склоне возвышенности, а потому все сооружения кладбища находились на своеобразных уступах. За могилой поэта располагалась дорожка, на которую надо было спрыгивать с высоты, наверное, 80 см. Мы без труда преодолевали это препятствие, но Скепси заметил это и тут же подозвал рабочего, указал жестом на этот уступ. Мы этого жеста не поняли. Тут же за оградой кладбища располагались столы, на которых стояли термосы с кофе и чаем, тарелки с бутербродами с колбасой и сыром, ещё что-то, уж не помню что. Поначалу это нас очень удивило. Ничего подобного ни на одной съёмке у нас не было. После перерыва нас снова пригласили на площадку и здесь мы ещё больше удивились. Мы вдруг увидели, что к злополучному уступу у могилы во время нашего отсутствия сооружена «лестница» из ящиков для съёмочной аппаратуры. Вот это отношение к людям! У нас на наших съёмках никому такое и в голову бы не пришло. А тут, наверное, уже не один год прыгали старушки, посещавшие могилу поэта. Но нам ещё многому пришлось удивляться во время этих съёмок. Съемки с нашим участием продолжились. Уж не помню сколько дублей было снято. Был ещё один кофейный, чайный и бутерпродный перерыв, после чего в следующий перерыв нас пригласили на обед. И здесь в очередной раз мы удивились, но точнее сказать, изумились. Оказывается, за то время, что мы снимались, неподалеку от нас был сооружен из брезента обеденный зал, в котором нам предлагался фуршет. За широкой стойкой расположились повара – бойкие латинос. А за витриной стойки чего только не было – различные колбасы, сыры, ветчина, балыки, оливки и уж не помню что ещё. Мы, москвичи, в это время с ужасом заходили в продовольственные магазины, где за стеклянными витринами было пусто. За время «гласности» колонна окрепла и делала всё, чтобы вызывать недовольство людей. А тут на тебе – ешь, не хочу. Испанским никто из нас не владел а потому повара нам предлагали указывать, что накладывать в просторные тарелки. Мы, конечно, попробовали многое. Некоторые женщины стали прятать за пазуху различные угощения. Хотелось, видимо, и домашних угостить. Наелись мы, как говорится, от души. Никогда не забуду – жующий подле меня сотоварищ мечтательно произнёс: «Я такую ветчину лет десять не ел». А тут нам объявляют, что всем следует идти за горячим – бифштексами, гарнирами и чем-то ещё к специальной машине-кухне. Но мы, к сожалению, так наелись, что для бифштексов в наших желудках места уже не было. Время до окончания обеда ещё было, и я решил посмотреть, что находится в крытых брезентом кузовах грузовых автомобилей. И тут я в очередной раз буквально изумился. Оказывается в этих машинах чего только не было – доски, различные рейки, фанера, дсп, двп, различные профили из металлов, пластмассы и многое другое. Всё это для съёмок не пригодилось, а привезено было на всякий случай, а вдруг режиссер захочет быстро соорудить какие-то декорации на натуре. А потому на всякий случай всё для этого имеется. Ну и ну, нашим организатором съёмок такое и в голову не приходило. К тому же у нас на всем экономили. И тогда мы поняли, почему в Голливуде производство фильмов часто обходится во многие миллионы долларов. С обеда мы возвращались со встретившимся мне по дороге Фредом Скепси. Он меня о чём-то спросил, но я, к сожалению, владел только немецким, а потому мы лишь многозначительно переглянулись. После обеда, по-моему, было всего два или три дубля всё того же кадра. Мы уже к съёмкам потеряли всяческий интерес. Шон Коннери и Брандауэр на нас особенного впечатления не произвели. С нами они не общались, а в перерывах быстро куда-то исчезали. С Брандауэром я бы мог пообщаться по-немецки, но желания у меня такого не было. Мишель Пфайффер в этот день на площадке не появилась, но фургон, в котором находились её гримерная, комната для отдыха и, видимо, помещение для приёма гостей, находился неподалёку. Д-а-а, а у наших артисток, даже народных, на натурных съёмках не то что собственных гримёрок, даже стульев для отдыха в перерывах не было. Зато этот съёмочный день остался в памяти нашей на многие годы. После съёмок автобус доставил нас к Мосфильму, но участие в этом фильме для меня не закончились. Меня пригласили вновь, но теперь уже на ВДНХ. Фильмы, в которых я принимал участие, я обычно не смотрел. Не смотрел я и этот фильм, но раз уж стал делиться своим воспоминанием о нём, я решил его всё-таки увидеть. Как оказалось, он хорошо представлен в интернете. И я не стал отыскивать лишь свой эпизод, а стал смотреть с самого начала. Где-то на 18-й минуте совсем неожиданно для меня этот эпизод, в котором Шон Коннери и Клаус Брандауэр беседовали у могилы Пастернака предстал совсем иным. В нашем случае, они снимались непосредственно у памятника Пастернака в процессе беседы друг с другом, а мы слушали стих поэта, который читала женщина. В фильме даже кладбище выглядело по-иному. Было немало крестов на могилах, а ведь даже в одном из роликов о могиле Пастернака кладбище назвали усыпальницей большевиков. Но самое главное, что меня поразило - стих, вернее лишь две строчки из него, прочел незнакомый мне мужчина. Рядом с ним стояла женщина и чуть поодаль двое мужчин. Их я тоже, по-моему, никогда не видел. Кадры с нашим участием в фильм не вошли. Когда был переснят этот эпизод, мне, конечно, неизвестно. Но вот ведь какая штука. Эпизод с нашим участием я видел. Мне как-то позвонили знакомые и сказали, что видели меня в этом фильме в эпизоде на кладбище. Я тогда же нашел этот фильм, не смотрел его полностью, но свой эпизод нашёл, а сейчас его попросту в фильме нет. Мистика какая-то. Хотя с моим участием в фильмах такое случалось не раз и не два. В основном в групповках. Это когда из массовки отбирают одного или нескольких человек для участия в каком-либо действии. В основном без слов. Большей частью я участвовал в основном в групповках, куда меня чаще всего и приглашали. Но очень часто кадры с моим участием в фильм не попадали. Я не сразу понял почему. Оказалось всё просто. Внешне я выделялся в своей группе, привлекая внимание зрителей к себе. Непроизвольно. А такое в фильмах режиссеры стараются избегать. Это отвлекает зрителя, который ждёт появления такого человека ещё раз. Но это меня, честно говоря, не печалило. Актёрская стезя меня не привлекала никогда. Я даже в своё время имел возможность поступить в ГИТИС, но не воспользовался этим, так как не был уверен, что добьюсь успеха в этой профессии. Неудачным было и моё участие в многосерийном фильме БиБиСи «Стрелок Шарп» с Шоном Бином в главной роли. Съёмки проходили у горы Демерджи неподалёку от Алушты, в Крыму. Там я играл в одном из эпизодов католического священника, который руководил хором церковных мальчиков. Для этого эпизода меня гримировали около часа. Делали лысину, гримировали обильно лицо, одевали в соответствующую одежду. Так вот эпизод в католическом храме вообще в фильм не вошёл, а лишь вошли кадры, где я иду к храму во главе небольшой колонны мальчиков, а снят я был лишь со спины. И ещё несколько слов об эпизоде из «Русского дома». В предыдущей миниатюре я упомянул о том, что могила Пастернака располагалась на возвышенности, и для того, чтобы идти к выходу с кладбища, надо было спрыгивать с уступа. Так вот, по указанию режиссёра для нашего удобства в перерыве между съёмками рабочие соорудили лесенку из ящиков для киноаппаратуры. Такое внимание к нам нас очень удивило. Но ещё более изумило другое. В следующем перерыве ящики были обиты яркой ковровой дорожкой. Такие вот чудеса в голливудской технологии киносъёмок. А вот в кадрах нынешних роликов о могиле Пастернака никакой лесенки до сих пор не сделано. И участок кладбища, где похоронены великий поэт и его близкие выглядит неухоженным. Очень жаль. P.S. Два дня назад меня неожиданно осенила догадка. Я понял, почему был переснят эпизод на могиле Пастернака. Как я уже говорил, в этом кадре женщина ( бригадир массовки; к сожалению, не помню её имени) читала стих Пастернака, а мы внимательно её слушали. В это время Шон Коннери и Брандауэр о чём-то разговаривали. Я не владею английским, а потому содержание их беседы я не воспринял. Фильм предназначался и к показу у нас, а потому чего-то явно недружелюбного в нём не было. Возможно, так было в кадре для нашего зрителя. Для западного же кинозрителя тогда, или даже позднее (после скорого развала СССР) эпизод у могилы Пастернака был снят иначе, а разговор между Коннери и Брандауэром был иного содержания. Об этом можно спросить лишь Фреда Скепси. Мне, думаю, он бы сказал правду. В заключение своего рассказа о московских съёмках фильма «Русский дом», моих впечатлениях о них, поведаю о последних двух или трёх съёмочных днях, проходивших на ВДНХ (часто ссылаюсь на свою забывчивость, но всё это было так давно…). Лишь частично запомнился первый, по-моему, день съёмок на территории ВДНХ. В частности, недалеко от стоящего там лайнера. У места съёмок стояли кресла с надписями имён тех, для отдыха в перерывах которым они принадлежали. На двух из них было крупно написано «Мишель Пфайффер» и «Шон Коннери». Садиться на них посторонние не могли. Мы, смотря на них, грустно вспоминали, что на отечественных съёмках на натуре даже народным артистам, бывало, не на чём было посидеть и отдохнуть. Правда, наши фильмы нередко бывали более художественными, чем голливудские. Поначалу меня удивляло, что Шон Коннери ходил вокруг раздражённым и, казалось, чем-то недовольным. Но вдруг лицо его посветлело. К нему подбежало несколько американок и восторженными возгласами приветствовавших его. Все они просили автографы, протягивая открытки, какие-то куски бумаги, всё, на чем можно было расписаться. И тогда стала понятна причина его неудовольствия. Десятки проходивших мимо людей не обращали на него никакого внимания. Ведь фильмы с его участием у нас не показывали, а видели их лишь некоторые, у которых имелись видеомагнитофоны. Но, вот на Мишель Пфайффер внимание обращали многие. Все помнили фильмы с её участием, где она выглядела великолепно – красавица, актриса талантливая, умеющая приковать к себе внимание зрителей. Она еле успевала с нежной улыбкой дарить свои автографы. Мишель, было понятно, и в обыденной жизни была очень привлекательна. Лично меня очень впечатлили её глаза. Она принадлежала к редкому типу актёров, чьи глаза порой говорили больше, чем их игровое исполнение роли, их слова и жесты. Опытные режиссёры и операторы часто снимают в некоторых эпизодах их удивительные глаза, отражающие настроение и внутренний мир актёра. Это тоже, возможно, раздражало Шона Коннери. Их кресла стояли рядом, и в один из перерывов Шон уселся около неё. Они почти не разговаривали, думая каждый о своём. Внезапно подошла группа японцев, которые громко говорили на своём, затем достали свои фотоаппараты и стали беспрерывно снимать их. Те не обращали на них никакого внимания. Казалось, они даже были раздражены их присутствием здесь. Я стал рядом с японцами и решил тоже заснять их на свой «Зенит». Увидев меня, участника съёмок, Пфайффер доброжелательно улыбнулась и, неожиданно, устроила свои ноги на коленях Коннери. Тот недовольно поморщился, но сдержался и продолжал сидеть с безучастным видом. Я, подобно японцам, стал делать кадр за кадром, но Мишель это быстро надоело, и она взглядом дала мне понять, что позирование закончилось, она убрала свои ноги с колен Шона, а я тут же прекратил свою съёмку. Здесь я представил один из последних своих кадров. А следующий эпизод снимался в ресторане на ВДНХ. Я вновь был в групповке, и, как оказалось, опять моё участие не вошло в кадры фильма. И в этом эпизоде принимала участие Мишель Пфайффер, и здесь всё внимание участников съёмок было приковано именно к ней. Все попросту любовались (в перерывах, конечно) великолепной актрисой. Встречаясь иногда с ней взглядом, я просто чувствовал её удивительный внутренний мир, просто завораживающий человека. Из наших актрис очень похожие по своему влиянию на окружающих необыкновенные глаза у великой нашей актрисы Татьяны Дорониной, вопреки всему сохранившей наш МХАТ от тлетворного влияния нашего времени. Я лишь однажды в театре встретился взглядом с Татьяной Дорониной, и был просто поражён глубиной её несравненных глаз. Съёмки фильма закончились, но впечатления о них хранятся в моей памяти до сих пор.