Тебя никто не будет любить сильнее, чем я

«Тебя никто не будет любить сильнее, чем я…» «Ты – ничтожество без меня…» Спаситель, гонитель и жертва. Тонкая или грубая манипуляция. Физическое и (или) психологическое насилие. Созависимые отношения, чувство вины, самобичевание, нежелание брать на себя ответственность, властолюбие и чувство беспомощности…о, сколько мы это видели. Сколько слышали подобных фраз чужими ушами в тех или иных вариациях! Но ни один термин, ни одно сухое слово или факт ни за что не передаст реальных чувств, а ведь именно ими и славен род людской. Именно чувства заставляют вершить свои и чужие судьбы, менять историю, изучать и познавать… Чувство ненависти… Да, я человек. Как бы не забывалось это в работе с нашими посетительницами, но я человек. Я подвержена этому чувству, ровно, как и вы, дорогие друзья! Я ненавижу и не боюсь это признать ту, что сначала приходит к нам избитая, изорванная, изломанная душой и телом, соглашается с нами, принимает нашу помощь, а после…возвращается назад к мужчине, который с ней сотворил подобное, к тому, кто швырнул её нам. Да, я умею ненавидеть. Очень сложно не начать ненавидеть, когда та, кого возвращали и лечили, обеспечивали жильём и питанием, искали работу, занимались переквалификацией, восстанавливали документы, пользуясь не самыми официальными ресурсами и связями, соглашается с нами, посещает тренинги, раскрывается нашим специалистам, а потом… весело щебечущая, причесанная и восставшая, она возвращает свою жизнь в привычное русло. Потому что не может иначе. Вечная жертва. Она боится нести ответственность за свою жизнь, боится осуждений и успокаивает себя всякой нелепицей вроде того, что пьёт её спутник не так уж и много, бьёт её не так часто, и конечно-конечно, он образумится! Он ведь пообещал. И да, она не настолько наивна, чтобы полагать, что он действительно исправится. Но ей так страшно жить в новом для себя мире и состоянии, что занимается самообманом. И ладно ещё, если бы эта «она» была в единичном экземпляре, а не встречалась бы в количестве четырёх единиц из пяти. В таким минуты мне жаль детей, если они есть. Дети уже сломаны. Они не видят иной жизни перед глазами, и подсознательно будут тащить то, что видели в семье – в свою жизнь. И будут считать это нормой. Редко приходит к таким озарение. И цветёт насилие в семье буйным цветом, неискоренимым. Такие дети, уже покалеченные родителями, легко вцепляются взглядом. Даже самым невнимательным. Закрывается дверь в очередной раз, а ты уже чувствуешь, что скоро она распахнётся для только что ушедшей во второй, третий…бесконечный раз. Пока не случится что-то непоправимое. Если бы чувства были бы цветом, я сказала бы, что ненависть ядовито-жёлтая. Ядовито-жёлтое пятно пульсирует где-то на краю сознания, пока ты молча стоишь, наблюдая за её сборами, стараясь не выдать взглядом свою ненависть. Отговаривать и задерживать вы не имеете права. А она весело щебечет о планах на будущее. Планирует, куда он повезёт их летом… В мой первый день одна из таких женщин принесла коробку конфет моему куратору. Марина, так её звали, была старше меня почти на десять лет и казалась мне профессионалом в своём деле. Крепкая, высокая, улыбающаяся и смелая, она с поразительной лёгкостью объясняла мне мои обязанности и давала советы. А потом открылась дверь… — Спасибо вам - весело появившаяся на пороге женщина в тот поздний осенний день, практически сияла счастьем! Я тогда не поняла сразу, что происходит и превратилась в тень. – Вот, попьёте чай, с девочками. На столе появилась коробка. Марина, слабо кивнув, изобразила подобие улыбки. Смущённая своим появлением женщина ушла. И Марина на моих глазах как-то ослабла, распалась её скалистая уверенность. Она швырнула коробку в стену. От неожиданности я вздрогнула и отшатнулась. Ненависть… тогда она была чужая. Тогда ещё не было своей. Она пришла позже. Вползла ядовито-жёлтым пятном. Недавно меня спросили, какого дьявола меня вообще допустили до всего этого в моём нежном и робком возрасте, когда не каждый более опытный, имеющий образование человек, выдерживал подобное? Марина ушла через пару месяцев после моего появления. И что-то мне подсказывает, что она ушла совсем не из-за меня, а из безысходности и ненависти, растущей в поразительно жуткой прогрессии. Чувство отрешённости… Иногда мне становилось открыто наплевать. Серьёзно. Мне, ещё недавно горящей идеями, мечтающей помогать людям, было плевать. Многие сами делали свой выбор, мимоходом ломая жизни и судьбы близким людям. Были действительно заложницы ситуаций, но, Боги! как же их было мало. И мы ведь работали лишь с внешне благополучными семьями. С теми семьями, которых можно показывать в рекламах очередного сока, майонеза или йогурта. Знаете такие? Какая-нибудь мать-рукодельница, трудяга-отец, который обнимает своих отпрысков, приходя с работы и дружные дети. Все, конечно, помогают друг другу, поддерживают, радуются успехам… Все ходят в чистом и отглаженном, на столе горячий обед и ужин, семейные пикники. А под этой маской ты видишь больше. Смотришь на её фотографию где-то на курорте в тёмных очках и вспоминаешь, как она рассказывала, что получила в тот день здоровенный синяк и была вынуждена его скрывать под толстым слоем пудры и очками. Или вот, совсем уж уютная фотография: вся семья в сборе, сидят возле ёлки в одинаковых свитерах с узорами самодельной работы. Но ты знаешь, что под этим свитером у неё на спине ужасные разрезы, в которые весело глядящий с фотографии отец семейства втирает соль, зажимая ей рот. А когда молодая кожа всё-таки затягивается, вопреки издевательству, он снова делает надрезы в тех же местах. Но у тебя больше нет вопроса, какого Дьявола она сидит, прижимаясь к нему. Истории почти одинаковые: комплекс неполноценности, разбитые надежды и вот, он – принц. Разница небольшая между судьбами одинаково счастливых на снимках женщин и одинаково несчастных в жизни. Но, тебе уже плевать. Ты механически выполняешь свою работу. Опрашиваешь, отвозишь продукты, играешь с детьми, которые все, как один, почему-то ластятся к тебе больше, чем к матери…и не чувствуешь ничего. Такое чувство приходит со временем. Иногда пропадает. Иногда возникает. Я окрасила бы его в холодный синий цвет. Тебе плевать. Ты заморожена изнутри. Всё, что ты хочешь – вернуться в главное отделение, выпить таблетку от головной боли, тоже какой-то холодной и безразличной… или гораздо лучше – домой. Сочувствие. Да, некоторым ты сочувствуешь всерьёз. Делаешь то, что выходит за список твоих обязанностей, звонишь, проверяешь чаще, чем это предписано. Потому что в тебе живёт искреннее сочувствие. И ты видишь, что очередная «она» пытается что-то сделать. Даже если обстоятельства сильнее её. За полтора года я видела около пятидесяти женщин, которые приходили за помощью. И только две из них серьёзно поменяли жизнь. Светлана ушла от мужа-тирана, сняла комнату в общежитии, работала мойщицей посуды, уборщицей, вахтёром и, в конце концов, что-то высшее улыбнулось ей. Она смогла купить однокомнатную квартиру, отсудить дочь и, насколько я знаю, готовится выйти замуж во второй раз. Имя второй я не запомнила. Оно рухнуло куда-то в глубины памяти. Знаю лишь, что ей удалось уехать в другой город и пойти учиться на какие-то курсы. Не знаю, счастлива ли она. И не хочу знать, если честно. Сочувствие я бы окрасила нежно-зелёным цветом. Оно появляется с возрождающейся весной в душе, как листья на деревьях… И зачастую превращается в ядовито-жёлтую осень. Чувство ярости… Ненавидела ли я мужчин, которые так обращаются со своими спутницами? Странно, может быть, но нет. Они это тоже тащили откуда-то, из своего прошлого, своих семей, своих тоже раненых душ. -Ты легко можешь оправдать, кого угодно! – сказала мне как-то Алиса, ещё одна из моих коллег. Да, пожалуй, могу. Если захочу – оправдаю кого угодно, Алиса. Проблема в том, что ярость (конечно же, кроваво-красным плащом), проходит очень быстро. Это не ненависть, которую можно взращивать годами. Это взрыв. Когда испытываешь ярость, остываешь быстро. Когда не чувствуешь ничего – не остываешь совсем, ведь ты уже отрешилась, наплевала на всех. Тебе никого не жаль, ты никого не можешь ненавидеть, ты не чувствуешь ярость и сочувствие. Чувство тоски. Тоска – та ещё болезнь. Она преследовала меня всегда в разных обличьях. Фиолетовой птицей она скользила за мной, моими шагами и моим голосом встречала мир. А потом разрывала ржавыми крючьями… Приходит момент, когда ты понимаешь, что ты бесполезен. Ты бьёшься и бьёшься с одними и теми же проблемами и, что хуже всего – не можешь помочь! Твоя помощь не нужна. К тебе относятся как к обслуживающему персоналу: я побуду у вас, вы мне помогайте, веселите, убеждайте… Потом ты ходишь по улицам и видишь пары. И видишь уже не только их счастье. Видишь маски, чувствуешь фальшь лживой нежности. Потом начинаешь чувствовать её всюду, определяя помимо воли по разговорам и манерам речи или письма, кто жертва, а кто её гонитель (спаситель), распределяешь роли мимо своего желания. А потом приходит и ещё один вопрос. Уже к себе. А кто я? А что буду делать я, если… Чувство стыда. Стыд… как он похож в моей окраске на сочувствие. Тоже зелёный, но уже приглушённый. Ты стыдишься своего бессилия и того, что «вешаешь ярлыки» на других. Даже это близкие. Мне повезло. Я перестала замечать, разучилась чувствовать фальшь. Жить стало легче. Теперь я даже рада обмануться искренностью тех, кто её плетёт. Даже обманываясь, я вижу уже не всё в мрачном калейдоскопе чувств ярости, ненависти, сочувствия, стыда и тоски. Всё больше и больше оттенков с каждым днём. Может быть – это исцеление? Алиса сказала мне, что я могу легко оправдать всех. Она не была до конца права. Простить себя много сложнее других. Я ушла. Я трусливо бежала от всех проблем и калейдоскопа этих разъедающих, ядовитых чувств. От слёз детей, их напуганных взглядов, эгоистичных и властных матерей… Я бежала от тех, кто отнимает и паразитирует на невосполнимых ресурсах человеческой души: сострадании и милосердии из-за собственного непонимания проблемы, добровольной пустоты и глухоты к себе и своим близким. Трусливо я бежала от ещё больших трусов. Больше я не могу помогать тем, кому моя помощь бесполезна и это лишь способ «наказать его, чтобы понял, с кем имеет дело, что я не лыком шита». Да, не лыком. Но предательской осиной. Предательской, по отношению к своей же судьбе и всем, кто страдает из-за одного твоего выбора. Я много думала о том, с какими случаями сталкивалась и о том, как поступила бы на их месте. Одной лишь темы для размышлений я избегаю. Почему я помогала им? Я видела, что никому это не нужно. Я не позволяю себе об этом думать, может быть отчасти по причине того, что здесь не может быть хорошего ответа, может быть – уже знаю «почему» и не хочу это признавать в полной мере. Я пыталась помогать. А теперь определила для себя то, что приду на помощь лишь тогда, когда это будет нужно. Потому что я не железная. Я тоже человек. Я тоже умею ненавидеть и сострадать, но теперь лишь только тем и с теми, кому это действительно необходимо. Нет, я не утратила желания облегчать жизнь людям, но, возможно, что не все люди заслуживают этого? Недавно я встретила одного из своих прошлых кураторов и задала вопрос, который недавно задавали мне и который заставил меня задуматься: -Почему вы взяли меня? почему не предупредили? И я услышала гениальный ответ: -Ты же справлялась! Да. Справлялась. Путём разочарования в людях и утраты последних кусочков беззаботности, большая часть которой ушла ещё в раннем детстве. Но я не виню никого. Это был мой выбор всё-таки. Я могла уйти в любую минуту, но я верила во что-то призрачное, скользящее. На несколько ночей бессонница и тяжёлые мысли стали моими верными соратниками. Я сидела у окна, глядя в небо и думала о тех женщинах, что приходили и уходили от нас, о случаях, на которых заканчивался весь словарный запас, о бесконечных проверках нашей деятельности кураторами… впрочем, здесь даже жаловаться не хочется – ко мне было меньше всего придирок, наверное, из-за возраста. А потом стало как-то легко. Пришёл совершенно особенный рассвет и, собравшись, с утренней свежестью, я вышла из дома. Увидела жизнь, солнце, сонных людей на улицах… И в то утро я простила себя, свою трусость перестала считать таковой. Я не сбежала, а вышла на другую дорогу, где, в отличие от предыдущей, есть люди, кому я могу помочь. Я не Бог. Я только человек. Один, самый обыкновенный человек. Я не выделяюсь ничем. И я не могу и не позволю себе больше тянуть из омутов тех, кто добровольно тонет в чёрной воде. Знаете, дорогие друзья, я сама не умею плавать. Я ужасно боюсь воды…